[Уля]

"Полдник", фарфор, Рига (Латвия), авторская работа, автор модели - Римма Панцеховская, 50-е годы 20го века, 26 см,

[Уля]

Лиго, бисквит, Рига (Латвия), автор формы - Римма Панцеховская, 1958 г., 29.7 см

[Palich]

https://youtu.be/z611szHWs_c

[Росинка]

Статья из инета.Наш город(Новости Даугавпилса)
Фарфоровые забавы Риммы Панцеховской: автору знаменитого рижского петушка – 90
Туся (Татьяна) Кузнецова (слево) и Римма
1938г.выставка в Милане.Формы И.Панцеховского ,роспись Николаева и Эльзы Зарини.
Королева ужей.(из личного архива)
Работы
1958г.(из личного архива)

[Росинка]

Римма Иосифовна искренне удивляется, когда говорят о ее популярности среди ценителей фарфора. Она старается не упоминать о былой славе, с журналистами не общается, на светских мероприятиях не бывает. Всю свою жизнь скульптор прожила в Риге, никуда не выезжая за пределы Латвии. У нее прекрасная память, она помнит все, что происходило здесь на протяжении последних 90 лет. Это совершенно удивительный случай!

С большим трудом мне удалось уговорить Римму Иосифовну поделиться с читателями своими воспоминаниями о ее прошлой жизни. В которой было все — счастливое детство, достаток, жизнь в оккупации, учеба в Академии художеств, рано пришедшая слава, взлеты и падения. В молодости к своим фарфоровым работам скульптор относилась не особо серьезно, называя их «милыми пустяками». Но именно они более всего ее и прославили.

— Как когда-то сказал гениальный Феллини, «я никогда ничего не делал для того, чтобы случилось так, как случилось. Просто ехал на поезде от одной станции к другой, а вокзал уже стоял». В таком случае, моя первая станция — рижская улица Ливану, где в доме, принадлежащем первому диктору латвийского радио Янису Асарсу, в году господнем в 1928-м, второго марта на свет появилась я — девочка, названная Риммой.

Оба моих родителя тоже родились в Риге в 1900 году.

Да-да, я из самых что ни на есть коренных рижан. Когда в начале 90-х я пришла в Департамент по гражданству за новым паспортом, на лице молодой чиновницы читалось откровенное удивление: она явно считала, что все русские Латвии появились с Советской властью.
Отцу моему Иосифу Панцеховскому удалось занять ту нишу в жизни, где он проявил себя по-своему талантливо и достойно. Отец стал керамистом, виртуозом гончарного мастерства. Он работал на Кузнецовской фабрике, где вскоре стал ведущим гончарным мастером. У папы был феноменальный глазомер. Едва взглянув на эскиз художника, он тут же принимался за работу. Ему не надо было ни объяснять, ни показывать, ни измерять — он все делал на глаз.
фото из личного архива

[Росинка]

Я сама часто слышала, как его хвалили художники, по эскизам которых он делал вазы, декоративные фарфоровые блюда и прочие предметы. Тем не менее, чувствуя нехватку теоретических знаний, он начал учиться по вечерам в художественной студии Романа Суты. Именно у этого замечательного латышского художника мой отец учился рисованию, упражнял руку. В нашем доме часто бывали не только Сута, но и Лудорф Либертс, и замечательный скульптор Элмар Ривош, с которым папа был в приятельских отношениях
Когда отец пошел на повышение, мы в 1934 г. перебрались на новую рижскую квартиру — в «Шишкин дом», как его в народе называли, поскольку население дома сплошь состояло из ответственных служащих фабрики Акционерного Общества Кузнецовых.

Здесь я познакомилась со своей сверстницей, дочкой Елены и Матвея Кузнецовых — Татьяной, которой, как и мне, тогда было 7 лет. Ее родители были наследниками знаменитой фарфоровой империи. Но к тому времени они были в разводе, а мама моей подружки Туси, как все звали Танечку Кузнецову, уже была замужем за Евгением Долговым, служащим фабрики…

[Росинка]

Мы с Тусей учились в одном классе в 13-й русской школе на ул. Грешников в Старой Риге. Весь преподавательский состав поголовно состоял из белоэмигрантов, бежавших от революции в России. Директором школы вскоре стала представитель новой национальной кадровой политики Улманиса — Эмилия Яновна Леяс-Саус.

Эмилия Яновна была уважаема, любима и даже обожаема всеми, при этом — абсолютно заслуженно. Странно сегодня, при виде всего, что творится у нас, вспоминать, как, не используя никаких особых педагогических приемов, у Эмилии Яновны получалось сделать уроки латышского языка самым для нас любимым предметом. Мы все полюбили героев повестей, рассказов и сказок, которые в учебниках латышского языка для русских школ подавались в несокращенном объеме.

Все мои уважение и признательность — авторам этих учебников, подарившим русским детям трогательную Аннеле из сказки «Бог, труд и природа», мальчиков Янциса и Марциса — «Дети Стабурага» и еще много чего, а для меня лично мною любимую на все времена сказку Анны Бригадере о принцессе Гундеге…

Спустя много лет, уже будучи скульптором, работая над созданием пленительного образа этой сказочной героини, я вспоминала удивительную, немногословную, сдержанную нашу учительницу, никогда не повышавшую ни на кого начальственный голос. Что это еще, если не интеллигентность высокой пробы? Каждый год в день поминовения сгинувших в депортации, я зажигаю свечу в ее память. Хочется думать, что моя «Гундега» ей бы понравилась…

[Росинка]

Завтра была война
Осенью 1939 г., после того, как в Польшу вторглись войска Рейха, не узнать стало и Ригу с ее неторопливым, достаточно сытым и нарядным укладом жизни. Репатриация этнических немцев в Фатерланд основательно растрепала эту размеренность. Надо отдать должное нашим правителям, репатриантов отряхнули от их имущественных накоплений быстро и основательно, ведь люди-то в основном были более, чем зажиточные.

Поступило много ограничений на вывоз имущества, и покидающие страну в спешке распродавали свое добро по дешевке. Замелькали на улицах нашего по-бюргерски приличного города медные тазы для варки варенья, канделябры, подсвечники, пуфики и табуретки, в общем, все то, что если и не жизненно необходимо, то, несомненно, способно ее украсить.

Наши правители действовали в интересах своего государства, а властители Рейха не слишком напрягались, отстаивая имущественные интересы своих новообретенных граждан. Уж они-то знали, что все оставленное вернется сполна, даже более того и очень скоро…

Яркие воспоминания детства от репатриации этнических немцев сменились еще более яркими — в Латвию в июне 1940-го вошли русские. На Кузнецовке советских танкистов цветами не приветствовали, как это было в центре Риги, но что-то сразу изменилось в отношениях между людьми. Боже, сколько же, оказывается, у нас было подпольщиков! И все они выкарабкались на поверхность и требовали признания своих заслуг.

Город захлестнула волна стихийных митингов. Трудящиеся требовали присоединения к СССР. Затарахтела, заскрипела несмазанными колесами телега митингов и на Кузнецовке. Громогласные ораторы клеймили позором богатеев Кузнецовки и всех тех, кто был полезен, удачлив, уважаем и благоустроен.

[Росинка]

Нехорошо стало и у нас дома. Отец молчал. Потеряно молчала и заплаканная мама, выполняя привычную домашнюю работу. Похоже, что после хозяев фабрики, моему отцу досталось больше всех. Но кому-то надо было и работать, а по признанию многих, Панцеховский был большим мастером своего дела и нужным фабрике человеком. В итоге его не тронули.

После того, как вследствие настоятельных просьб и требований трудящихся, Латвию таки включили в состав братских республик СССР, у нас появилось новое правительство. На Кузнецовке Кузнецовых не стало. Надвигались события несоизмеримые, угрожающие и неотвратимые.

На местах составлялись списки на депортацию. Причинами занесения в списки могли служить доносы, основанные на сведении счетов из мести, из зависти, из корыстных побуждений и просто из невежества и глупости. Даже о депортации клана Кузнецовых мы, живущие рядом с ними, узнали не сразу. Все было покрыто тайной и молчанием.

Проводя много времени с моей подружкой Тусей Кузнецовой, мы никогда не касались и не обсуждали того, что происходило у нас в семьях. Об аресте ее отца и отчима я узнала не от нее. Иногда встречалась во дворе теперь редко выходящая из дома, почерневшая лицом Тусина мама.

Отца Туси — Матвея Кузнецова (они были с Еленой Александровной двоюродными братом и сестрой) и ее отчима Петра Долгова расстреляли в один день в Центральной рижской тюрьме, когда красные в спешке покидали город перед приходом немцев в конце июня 1941 г. Потом в город вошли немцы…

Фабрика работала во время оккупации почти в полную мощь, выпуская свою радующую глаз и внушающую оптимизм красочную продукцию.

В поощрение всем занятым на производстве к обеду полагался добротный немецкий густой гороховый суп — ложка стоит. На подсобные работы начали выпускать военнопленных, которых приводил на фабрику молодой эсэсовец. «Карл — хороший», — говорили о нем пленные, и он действительно «не замечал», когда уже пообедавшим ребятам кто-нибудь еще пытался дать с собой еды для тех, кто оставался в лагере…

[Росинка]

Фабрика «Керамика» или «гончарка» за время войны пострадала незначительно и осталась вполне способной производить свою востребованную продукцию при наличии опытного и знающего производство руководителя.

После войны и восстановления в Латвии советской власти, возобновить производство на фабрике и возглавить его предложили моему отцу Иосифу Панцеховскому. Он был назначен начальником Рижской «Керамики». Попасть в его конторку можно было из просторного, во весь второй этаж, очень светлого помещения, где как на Олимпе трудились и творили местные художники.

Вот здесь-то и нашли приют и место для своего творчества зачастившие на Рижскую «Керамику» заезжие московские скульпторы. В фабричной мастерской московские фарфористы осуществляли свои творческие замыслы в непривычном для себя материале. Удивительными были эти художники, удивительными были их работы.

Завороженно смотрела я на то, как из куска обыкновенной гончарной глины образуются, возникают не кувшины, горшки или вазы, и даже не трогательно-наивные папины скульптурки, а что-то совсем другое, на что я взирала в смиренном изумлении, не понимая, как такое чудо возможно было создать такими же обычными как у всех руками. Помню охватившее меня смятение, когда ясно было одно: с этим что-то надо делать. Домой в тот день я ушла, захватив с собой глину…