[Бирюза]

Все права защищены, использование текстов и перепечатка - ТОЛЬКО С ПИСЬМЕННОГО РАЗРЕШЕНИЯ АВТОРАНа многих автобусных остановках или возле магазинов стояли автоматы с газировкой. Копейка – получи стаканчик простой, трюшка – получи с сиропом. (Слова трюшка, трёшка и трояк сейчас почти не употребляются в связи с отсутствием трёхкопеечной монеты и трёхрублевой банкноты). Про СПИД и прочие ужасные болезни никто тогда и не слышал, а потому люди спокойно пили из общих стаканов. Немного отвлекусь. Когда появился СПИД, то власти первым делом запретили бритьё в парикмахерских, чтобы избежать заражений
через порез бритвой. О том, что можно брить только разовыми бритвами, никому просто не пришло в голову. Этот запрет действует и до сих пор.
Так вот, вернусь к стаканной теме. Гранёные стаканы в автоматах были всегда, и только изредка, у тех автоматов, рядом с которыми находились удобные для выпивки дворы с беседками, стаканы временно отсутствовали. Они были такими же, как и сейчас, недаром существует шуточное выражение «триста лет гранёному стакану». Перевёрнутым стаканом придавливалась специальная сетчатая пластина в моечном отделении и множество струек, как изнутри, так и снаружи ополаскивали стакан. Когда в автомат кидали три копейки, то сначала тёк сироп, и лишь потом вода. Так что те, кто хотел более сладкую воду, мог после первой трёшки и получения порции сиропа, убрать стакан в сторону, а после того как вода проходила, с очередной трёшкой в этот же стакан поступала вторая порция сиропа, на этот раз уже с водой.
Газировку можно было купить и на розлив, по-моему, по 4 копейки. На специальной тележке-столике находилось три вертикальные колбы с разными сиропами. Колбы были сантиметров по пять в ширину, с разметкой по вертикали, для точной дозировки сиропа. Поворотом краника продавщица наливала сироп, а затем доливала в стакан воду.
Еще хорошо запомнилась продажа сока на разлив. Перед продавщицей на столе стоял металлический держак, на котором висело три стеклянные колбы, широких сверху и узких снизу. Колбы имели сверху крышку из нержавейки, а снизу краник. Прилавки были из тёмно-серого мрамора, и на них обязательно стояли солонка и стакан воды. В стакане торчала ложка, привязанная толстой пожелтевшей леской к прилавку за просверленную ручку. Когда сок в колбе заканчивался, продавщицы выливали в неё сок из трёхлитровых банок, предварительно раскрутив банку, чтобы взболтать осадок. Делали они это на удивление ловко и быстро, так, как это делают некоторые бармены, жонглируя бутылками.
Почти каждый двор был «оборудован» стаканами. Опытный глаз рядового советского алкоголика мог в течение минуты найти под козырьком любой беседки, либо в кроне рядом стоящего дерева перевёрнутый вверх дном стакан. Вверх дном – это для того, чтобы внутрь стакана не попадала пыль, дождь, снег. Кстати, в основном пили не водку, а креплёное вино.
Портвейн 777, БIЛЕ МIЦНЕ (Биомицин), Массандровские портвейны и другие.
Из сухих вин популярны были «Ркацители» и «Рислинг». Более дорогими винами были сухие вина «Старый замок», «Каберне», «Перла» и «Бычья кровь», а во второй половине 70-х можно было достать португальские портвейны «Порто» и «Дон Хозе», но эти вина были совсем другого класса.
Водки было два сорта – «Московская особая» и «Столичная», соответственно по 3.62 и 4.12. Водка «Экстра» была выше по классу и имела закручивающуюся пробку. Чтобы немного разнообразить вкус водки, её иногда настаивали на мандариновой или апельсиновой цедре.
Году в 1990, когда Советский Союз трещал по всем швам, в Уссурийске я прочитал в газете (кажется «Дальневосточный комсомолец») анекдот, который тогда поразил меня своей смелостью, хотя он был уже о покойном лидере страны. Приведу его по памяти:
Леонид Ильич Брежнев получил по почте письмо: «Дорогой Леонид Ильич! Пишет Вам группа старых большевиков Ленинского призыва. Что же это такое в стране творится? На водочной пробке перестали делать ушко. Руки у нас уже не те, что прежде, и нам неудобно без ушка открывать бутылки. «Надо будет дать указание министру торговли» – подумал Брежнев, направляясь на кухню. Там он достал из холодильника бутылку «Экстры», открутил пробочку, и, наливая себе рюмочку водки, подумал: «Для чего здесь ещё ушко нужно? Эх, привередничают старички».
Чтобы закончить стаканную тему, вспомню год 1977-й. Я тогда учился на первом курсе Ворошиловградского Высшего Военного Авиационного Училища Штурманов. (Название даю целиком, чтобы не забывали, что такое училище было). Находясь в наряде по кухне, на мойке посуды (ванна 2-й этаж) мы с ребятами били эти стаканы десятками. Дело было вот в чём. Если стакан поставить на стол и сверху, с высоты трёх-четырёх сантиметров бросить в него, держа за цоколь, электрическую лампочку так, чтобы она точно вошла в стакан, то толстый стакан раскалывался на две части, а тонюсенькая лампочка оставалась цела. Это было настолько необычно, что мы не могли остановиться.
************
Недалеко от нашего дома находилась ученическая парикмахерская, в которой девчонки-практикантки издевались с ножницами в руках надо мной и моими товарищами. Это называлось учебной стрижкой. Как ни странно, эта парикмахерская существует до сих пор. Так как стрижка в такой парикмахерской стоила гораздо дешевле, чем в обычной, (всего 15 копеек) родители с удовольствием пользовались этой экономией и гоняли нас стричься только туда. То, что одеколон зачастую попадал не на голову, а в глаза – было не страшно, и то, что зачастую подстрижены мы были не совсем ровно – тоже. Зато там были настоящие парикмахерские кресла, и, накачивая в них педалью воздух, нас поднимали повыше, так, чтобы парикмахеру было удобнее работать, и чтобы таких шкетов как мы, было видно в зеркале. Нам это очень нравилось, особенно момент спуска. Стрижек было целых три – канадка, полубокс и налысо.
Чуть позже, когда мне было лет пятнадцать, и когда я и мои ровесники, думали что мы уже очень крутые и взрослые, среди молодёжи вошло в моду
носить с собой алюминиевые расчёски с длинной и тонкой рукояткой для укладки волос. Мы затачивали эти рукоятки, кто под отвёрточку, а кто и под шило, мотивируя это тем, что, мол, за нож «менты повяжут», а так это расчёска и ничего больше.
А вот в 1976 году, после летних каникул мы с ребятами пришли в школу с отпущенными до плеч волосами. Волосы мылись, чуть ли не каждый день, сушились и укладывались феном и расчесывались исключительно массажной щёткой, ведь вокруг были симпатичные девчата. Как раз в то время в продаже впервые появился шампунь «Яблоко». Этот шампунь был в высоких пластиковых бутылках, а самое главное – его хотелось нюхать и нюхать, так как он имел высококонцентрированный запах свежего яблока. Тогда в моде были хиппи, джинсы, группа «Биттлз» и все такое, как тогда считалось несоветское, а значит плохое. Считалось, что раз ты носишь длинные волосы, то преклоняешься перед западом. По принципу «Сегодня ты изменил жене, а завтра изменишь Родине».
Джинсы на подлинность проверялись так. Настоящие американские джинсы, если их поставить, должны были сами стоять на полу, настолько плотный в них должен быть котон. Джинсы носились в обтяжку, настолько туго, что впервые их нужно было надевать или лежа, (иначе не налазили) или мокрыми, и они должны были высохнуть прямо на тебе и принять «твою» форму. Мы носили джинсы «советского» производства из совсем другой ткани и совсем другого цвета, и чтобы они хоть немного походили на настоящие джинсы, то натирали их на передних частях бёдер разбитым белым кирпичом. Снизу, по канту брючины, пришивалась бахрома либо плоскогубцами зажимались круглые металлические заклёпки или копеечные монеты. Если мы шили в ателье брюки (а ввиду скудности торговых прилавков шили тогда очень часто), то брюки должны быть непременно расклешёнными и желательно с манжетами. Рубашка обязательно должна была быть приталенной, а если носилась под пиджак, то длинный и острый конец воротника выпускался поверх ворота пиджака. Носки должны были быть только ярко красного цвета и желательно махровыми. Лучшей обувью считались туфли на платформе. Платформа отклеилась у меня дней через пять после покупки, и чтобы – не дай Бог – родители не сдали туфли назад в магазин, я пришивал её к туфлям цыганской иглой обыкновенной чёрной ниткой.
Хватало на день-два, а затем опять приходилось пришивать. Ценилась чешская обувь фирмы «Цебо» - практически единственная импортная обувь, которую ещё как-то можно было достать. Каждый пытался выделиться перед другими как мог, это называлось «повыпендриваться». Конечно же, в школу в такой одежде мы не ходили, так мы одевались для другой, нашей жизни. Так вот, наш классный руководитель (учился я тогда уже в 30-й школе) – Федорченко Валентин Иванович не пускал нас в школу, пока мы не подстрижемся. А учиться то надо. И я подговорил ребят подстричься под спортивную канадку, а проще говоря, почти налысо, под расческу, как бы назло. Когда пришли в парикмахерскую, то подстриглись только я и еще кто-то один. Остальные ребята посмотрели на нас и сдрейфили, попытались перевести все в шутку, якобы они над нами подшутили. Родителей всё равно вызвали в школу на пропесочивание, говоря, что это центральная школа, а не место для зеков. А вообще то я часто придумывал различные каверзы, потому, что был очень и очень начитан и оттого у меня хорошо работала голова.

[Бирюза]

Все права защищены, использование текстов и перепечатка - ТОЛЬКО С ПИСЬМЕННОГО РАЗРЕШЕНИЯ АВТОРА

До 1972 года, когда мы жили на квартале Шевченко, родители просто выключали у меня свет в комнате и чтобы почитать ещё хоть чуть-чуть, приходилось читать под одеялом при свете фонарика. Когда же я стал учиться в старших классах, то мог читать сколько угодно. После занятий в школе во вторую смену, три раза в неделю мы ходили в бассейн «Динамо», на группу «Здоровье», где сначала около часа гоняли в футбол или баскетбол, а потом час плавали в бассейне. После этого мы ещё гуляли в сквериках, либо на «дураковке» - сквер на площади Героев Великой Отечественной войны, либо в скверике 30 лет ВЛКСМ. «Дураковкой» сквер назывался в народе из-за стоящих рядом с ним облисполкома и обкома партии, да так его называют и сейчас.



Когда около десяти вечера я приходил домой, то очень хотелось есть, и я накладывал себе в пару тарелок различную еду. Выражение моего лица наверняка походило на выражение морды бегемотика из мультика «Ну, погоди!», когда он с любовью и предвкушением счастья расставлял на стадионе городки. (Какое чудесное словосочетание – предвкушение счастья.) Чашки с питьём и тарелки с едой я расставлял на стуле и на полу возле кровати. Я выбирал себе пару книг на ночь, ставил рядом радиоприёмник «VEF-SPIDOLA» с включенным «Голосом Америки» и только после этого приступал к еде и чтению, которое длилось до двух-трёх часов утра.
За мою начитанность меня очень любила наш завуч по воспитательной работе, преподаватель литературы Татоли Тамара Александровна, педагог от Бога. Любила, и частенько защищала меня, после того, как я делал очередную проказу.


А различные проказы я делал часто, была бы идея. Но я никогда ничего не делал лишь бы сделать плохо, наверное, как и другим, мне хотелось как-то самовыразиться. Идеи я черпал, откуда только мог, то вычитаю что-то, то услышу, то придумаю сам. Еще в первом или во втором классе я на большой перемене натёр красным стручковым перцем концы ручек у всего класса. Через пять минут после начала урока в классе стоял рёв. Ревели все, и я в том числе, так как у меня все руки были в перце, а от рук перец попал и в рот и в глаза. А я всего лишь хотел помочь учителю и отучить товарищей грызть концы ручек.
Из СШ № 14, я плохо помню имена и фамилии учителей, хотя некоторых внешне помню очень хорошо. Помню одну учительницу начальных классов, которая не могла что-то объяснить моему однокласснику, и за это била его головой о доску, взяв руками за уши – вдалбливала гранит науки.
Как-то отец рассказал мне о своем брате, хулигане военных времён по призванию, который в школе повыкручивал лампочки в классе, а затем вновь вкрутил их на место, проложив на самый кончик цоколя комочки жёваной промокашки. Пока промокашка была мокрой – ток проходил. Но стоило ей высохнуть, а при прохождении тока сохла она очень быстро, то свет пропадал. Мы как раз учились во вторую смену и занятия должны были быть до 20.30. В клубе Маяковского в 20.00 начинался классный фильм. Короче говоря, мы посмотрели этот фильм всем классом, так как в том кабинете, где у нас должен был быть последний урок, вырубило свет. Жалко только, что кабинет заперли и мне не удалось забрать промокашки. Утром электрик отнёс их директору и начался разбор полётов. На меня кто-то настучал, а может, классный и так догадался, чьих это рук дело.
Однажды я и мой дружок-одноклассник Вовка Ковганец (умер в 2000г.) между выпускными экзаменами после окончания десятого класса болтались возле школы, пока не натолкнулись на завуча Тамару Александровну, которая несла домой из школы огромные пачки исписанных тетрадок для работы на дому.
Она тут же запрягла нас, и после того, как мы занесли к ней в квартиру тетради, ввиду сильной жары на улице, налила нам – выпускникам, но ещё ученикам! – по трети стакана холодного сухого вина Ркацители. И хотя вино было почти без градусов, по советским временам это был поступок с большой буквы, и ничего кроме уважения к ней нам не добавил. У меня был чисто гуманитарный склад ума и с такой же силой, как меня любили учителя гуманитарного направления, с такой же силой я чувствовал нерасположение ко мне «технарей», так как сильно плавал по техническим наукам, а попросту был тупым как пробка. Только преподаватель НВП – начальной военной подготовки – подполковник Матус (школьная кличка «Плинтус») относился ко всем ровно и всегда был спокоен, как подбитый танк.
Не знаю, был ли я самым худым в классе, но то, что был самым длинным – это точно. Свой рост я использовал на благо одноклассников мужского пола.
Как-то я заметил, что когда девчонки вытирают тряпкой доску в классе, то при поднятии руки вверх, для того, чтобы вытереть верхнюю часть доски, у них сильно поднималась юбка. Во время дежурства по классу самых симпатичных наших девчонок, я (по просьбе товарищей) специально писал на доске мелом под самый верхний обрез доски какую-то чепуху, которую дежурным приходилось стирать. Мы с ребятами с видом ценителей и с идиотскими улыбками на лицах, рассаживались за первыми партами, как в кинотеатре на первых рядах, задавая, друг другу вопросы: «Здесь свободно?», а девчонки вытирали доску, делая вид, что очень стесняются, старательно придерживая юбки свободной рукой.

***********

Животных в то время люди держали почему-то гораздо меньше, чем сейчас. Мы с Ольгой смогли уговорить родителей завести собаку только в 1973 году, уже на новой квартире с большим коридором. Справедливости ради надо сказать, что и отец всегда хотел иметь собаку, и что он её и принес, не поставив в известность даже маму.
Иногда по кварталу Шевченко проезжала «живодёрка» – машина для отлова «диких» собак и кошек. Некоторых ловили палкой с петлёй на шее, а некоторых просто отстреливали из ружей. Нам было очень страшно и жалко животных. Делалось это днём, когда все взрослые кроме бабушек были на работе. Придя с работы и послушав наши жалобы, родители страшно возмущались, но ничего не делали. Время от времени на телеге проезжал какой-то старьёвщик, который менял старые тряпки на катушки с нитками, напёрстки или глиняные свистульки, если тряпки приносили дети. Нам бабушка никогда не давала никаких тряпок, все донашивалось полностью, одежда латалась, носки штопались. А то, что уже не носилось, отправлялось в деревню, а с 80-х годов на дачу. А нам так хотелось свистульку. Как и во все времена по квартирам ходили цыгане. Помню, что однажды бабушка открыла дверь цыганке, и та попросила у неё на хлеб. Бабушка по простоте душевной отрезала цыганке краюху хлеба, за что незамедлительно была покрыта трёхэтажной руганью, мол, просила не хлеб, а на хлеб.

[Бирюза]

Все права защищены, использование текстов и перепечатка - ТОЛЬКО С ПИСЬМЕННОГО РАЗРЕШЕНИЯ АВТОРА
***********
Когда нам (подъездной детворе) исполнилось лет по 7, и мы начали играть со спичками, то поджигали так называемую серу. В подъездах, в бетонных лестницах с этажа на этаж, были углубления, в которые вставлялись перилла. После установки перилл, эти места заливались какой-то вязкой жидкостью, которая со временем становилась твердой. Вот это и было той самой серой. Для того чтобы поджечь эту серу, нужно было выковырять ее оттуда, что мы и делали с невероятным упорством. Поджигалась она с трудом и страшно воняла. До сих пор не знаю, откуда мы узнали, что эта штуковина горит, тем более что поджечь её, не выковыривая, было просто невозможно.
Все спички продавались только в коробочках, склеенных из тончайшего деревянного шпона и темно-голубой бумаги. Очень многие продавцы не отпускали детям спичек, не говоря уже о сигаретах. А увидеть курящую женщину на улице было практически невозможно. На неё чуть ли не показывали пальцем, и сразу ставилось клеймо женщины «лёгкого поведения». Не было и поголовного увлечения подростками пивом. Зато каждый из нас занимался каким либо спортом, рисованием или музыкой, мы читали книги и обязательно что-то коллекционировали.
На спичечной коробке обязательно была этикетка, а спички были с головкой коричневого цвета. Когда появились спички красного и зелёного цвета, это было настолько необычно, что такие спички старались не жечь, откладывая их на потом. Некоторые курильщики, для красоты, носили спички в специальных алюминиевых и позолоченных футлярчиках для спичечных коробков, а сигареты в портсигарах.
Зачастую дома нечем было зажечь газ, так как спички уносили курильщики. Каждый раз, уходя на работу, они брали из дому коробок. Исключение составляли те курильщики, которые курили «Приму». Пачка «Примы» стоила 14 копеек, и при покупке сигарет было удобно брать сразу на 15 копеек
и сигареты и спички, тем более что тогда были 15-ти копеечные монеты. Приходилось покупать электрозажигалку, которая работала от сети 220в.
В продаже появились спички «Хозяйственные», которые отличались от обыкновенных спичек размером коробки. Коробка была раз в 10 больше обыкновенной и не имела выдвижного отсека со спичками, а вскрывалась сверху.
В продаже появились спички «Хозяйственные», которые отличались от обыкновенных спичек размером коробки. Коробка была раз в 10 больше обыкновенной и не имела выдвижного отсека со спичками, а вскрывалась сверху.

В продаже появились спички «Хозяйственные», которые отличались от обыкновенных спичек размером коробки. Коробка была раз в 10 больше обыкновенной и не имела выдвижного отсека со спичками, а вскрывалась сверху. Написал «для прикола», и подумал, что интересно, как за сравнительно небольшой промежуток времени поменялся жаргон. Если раньше говорили: «класс, клёво, хиппово», то сейчас – «прикольно».
В самых ранних моих воспоминаниях отец курил сигареты «Друг», «Шипка» и «Новость». Они были очень короткими и имели бумажный гофрированный фильтр белого цвета.
А в начале семидесятых рынок заполонили болгарские сигареты – «Родопи», «Стюардесса», «Ту-134» и «Опал». Лучшими из болгарских были «БТ» – Болгартабак (называли Бычок Тротуарный) в жёсткой пачке.


С ними безуспешно пытались конкурировать наши «Космос» и успешно конкурировали «Союз-Апполон». Очень крепкими, но дешёвыми, а самое главное – необычными из-за сладкой папиросной бумаги из сахарного тростника были кубинские сигареты «Легерос» и «Партагас».
Неплохими считались сигареты «Столичные» в жёсткой, а не в мягкой пачке, «Ростов на Дону», и «Наша марка». Чаще всего фильтры в этих сигаретах были из искусственной ваты. Мы вынимали такой фильтр из сигареты, клали его на боковую поверхность каблука и поджигали. Фильтр загорался и начинал плавиться. В этот момент его надо было затушить нетронутой боковой стороной с серой от спичечного коробка, придавливая его к каблуку. После этого часть серы вместе с расплавленным фильтром оставалась на каблуке, и можно было зажигать спички от каблука.
Из сигарет без фильтра хорошими считались «Прима», «Ватра» и «Астра» (Астма). Самыми крепкими и неважными сигаретами были «Памир» и «Черноморские» (в народе их называли «Нищий в горах» и «Гибель эскадры»). В шутку говорили, что они состояли только из удобрений, а в «Приму» и «Ватру» кроме удобрений и селитры, добавлялся ещё и табак. Изредка из Крыма можно было привезти диковинные для нас «Золотой пляж» Феодосийской табачной фабрики, ну а совсем нереальным было достать «Мальборо» Кишинёвской табачной фабрики.



Лучшими зажигалками были «Огонёк» и «Ватра», которые зажигались столько раз, сколько их зажигали. А вот про красивую хромированную Ленинградскую зажигалку «ЛЕНЕМАЛЬЕР», даже придумали пословицу, которая в смягченном виде звучала так: « Хочешь помучиться – купи зажигалку «ЛЕНЕМАЛЬЕР»». Вместо слова «помучиться» стояло другое слово, означающее сексуальные отношения. Несмотря на красивый внешний вид примерно через месяц эксплуатации она начинала зажигаться где-то один раз из десяти.
Написал пословицу о зажигалке и вспомнил другие присказки и прибаутки, которыми мы часто и густо портили свою речь. Так, на чью нибудь просьбу: «Дай», мы тут же отвечали: « Если каждому давать – поломается кровать», совершенно не зная и не понимая, что этот стишок имеет вульгарный смысл, и что это вообще значит. Для нас он было просто смешным стишком. Или такой пример. Если мы где нибудь находили дохлую кошку или собаку, то надо было обязательно сказать заклинание: « Тьфу, тьфу, тьфу три раза, не моя зараза, кто её убил, тот и полюбил». Мы считали, что если этого не сказать, то случится что-нибудь очень плохое, и вообще старались обходить это место.
В середине семидесятых годов изредка стали появляться иностранные одноразовые зажигалки. Они были настолько лучше наших, что умельцы наловчились вставлять в них клапан для заправки, чтобы не выбрасывать их. Те же, кто не мог этого сделать, даже после того, как в зажигалке заканчивался газ, не мог её выбросить и просто хранил ее. Точно так же чуть позже «коллекционировали» и банки из-под импортного пива, и пачки из-под сигарет. Дети гор, да и только. Мы были настолько отсталыми, да, наверное, отсталые и сейчас, что иной раз просто удивляешься.
Раньше, во время показа многочисленных художественных фильмов про войну, я страшно обижался, когда слышал из фашистских уст выражение «русише швайн». Обижался до тех пор, пока после окончания нашего штурманского училища в 1981 году не попал по распределению в Германию. Я увидел что там, в телефонных будках!!! спокойно лежат телефонные справочники. Я увидел, что в туалетах на вокзалах и в кинотеатрах настолько чисто и пахнет лимоном, что хоть чаи гоняй. После увиденного я начал понимать, что как это ни горько, но доля истины в этом выражении есть. Ещё, глядя иностранные фильмы, я удивлялся тому, что, зайдя с улицы в дом, они не снимают обувь, и думал, что это именно они свиньи. А они просто не плюют и не сморкаются на землю себе под ноги, и на улицах чистота и нет мусора. Эти улицы каждую ночь моют и пылесосят. Но чисто там не от постоянных уборок, а оттого, что не мусорят. Всё дело в воспитании. У нас все родители говорят детям, чтобы те осторожно и только на зелёный свет переходили дорогу. А сами, когда переходят дорогу вместе с тем же ребенком, посмотрев налево направо, переходят дорогу и на красный свет. В результате у ребенка откладывается в голове, что на красный свет переходить дорогу всё-таки можно, только надо или вырасти, или смотреть по сторонам. Я жил в Германии пять лет и твёрдо знаю, что немец никогда не пойдет на красный свет, даже если дорога будет совершенно пустой. И это касается всего. Нельзя быть культурным в одном и некультурным в другом. Культура это точно такая же штука, как и беременность – либо она есть, либо её нет. К моему глубокому сожалению, и меня родители таскали на красный свет, и пять лет жизни в Германии не смогли сделать из меня культурного человека.

***************

[Бирюза]

Все права защищены, использование текстов и перепечатка - ТОЛЬКО С ПИСЬМЕННОГО РАЗРЕШЕНИЯ АВТОРА

Конечно же, нельзя не рассказать об агитплощадках. Посредине квартала Шевченко, из досок была сбита небольшая сцена, в конце которой поднималась вертикальная, покрашенная в белую краску деревянная стена. Эта стена заменяла собой экран, на которую кинопередвижкой проецировались фильмы. Перед сценой в землю были вкопаны около двух десятков лавок без спинок. Летом, по субботам, около семи часов вечера, к агитплощадке подъезжал автобус с «артистами». Родители посылали нас «сгонять» узнать, что за фильм будет сегодня. Многие жители квартала вечером подтягивались к агитплощадке. Бабки приходили заранее, чтобы занять места на лавках, а мужики попозже, к самому фильму, показ которого начинался с наступлением темноты. Каждый раз коллектив художественной самодеятельности какого-либо предприятия давал концерт. В это же время для детворы проводились какие-то конкурсы или викторины, на которых разыгрывались различные игрушки. И хотя призы были копеечными, мы всё равно очень радовались, выиграв игрушку. Потом был фильм.
Вместе со всеми фильм смотрели и пару патрулей с красными нарукавными повязками ДНД - добровольной народной дружины. В народе их называли на смеси русского и украинского языков – Дэ Нэ Дэ – лишь бы не дома. Это были 2-3 коллеги по работе, которые прогуливались вечерами по людным местам и делали вид, что следят за порядком. За несколько таких дежурств полагался отгул.
Пахло вином и сигаретами от обступивших площадку мужиков, плёнка была заезженная и постоянно рвалась, и все дружно кричали: «Сапожники!» Чаще всего привозили фильм о том, как лётчика во время подводных съёмок ранили акулы, а маленькому мальчику пришлось затащить его в самолёт и самому привести самолёт на аэродром вылета. Видимо фильмы получали в одном и том же месте, выбирать было не из чего, и разные киномеханики выбирали один и тот же фильм. Но иногда попадались и те фильмы, которых мы не видели. Было очень хорошо ещё и то, что, несмотря на темноту и наш ещё очень малый возраст (5-7-10 лет), родители знали, где мы и разрешали нам досмотреть фильм. Я до сих пор не знаю, для чего проводились такие мероприятия. Может быть, агитировали работать на том или ином предприятии?

*************
Летом мы очень любили строить во дворе шалаши. Для этого мы выносили из дома, какие то покрывала и всякую всячину, чтобы можно было сделать подобие, какого либо жилья. Мы приносили с собой и разную еду. Чистились вкрутую сваренные яйца, огурец разрезался вдоль на две части, на разрезанной поверхности делалась крестообразная насечка ножом, посыпалась солью, и половинки тёрлись друг о друга – всё, как у взрослых. И вот что интересно. То, что мы не любили кушать дома, на улице съедалось с большим удовольствием. Правда, вот не знаю, что было бы с борщом. В раннем детстве у меня с ним были проблемы – я не мог доедать из борща гущу.
Мы часто ходили в походы. В школе заранее объявляли, что в такой-то выходной мы идём в поход. Мы приходили с рюкзаками, набитыми провизией и бутылками с лимонадом, брали с собой мячи, бадминтон и другие игры и уходили куда-нибудь за город с двумя-тремя преподавателями. Одеты мы были в спортивные трикотажные брюки, с отвисшей тканью на коленях, (как тогда говорили с отвисшими коленками) и кеды. Только в первый день после стирки, брюки еще как-то умудрялись держать форму. Позже спортивные брюки заменили джинсы. Предметом горячего обсуждения были рюкзаки. Лучшим считался рюкзак с самыми широкими лямками и максимальным количеством карманов и карабинчиков.


Обсуждению подвергались и спальные мешки, и кеды, и фонарики и фляги, и другой походный инвентарь. У некоторых были и компасы, правда, ими никогда не пользовались, но иметь его хотелось всем. Не было семьи, в которой бы не было хоть какого нибудь рюкзака.
В 1973 году родители поменяли квартиру и переехали на ул. К. Маркса, в дом № 9. Отец рассказывал мне, что когда после войны они жили на ул. Ворошилова в полуподвальной квартире, и он проходил мимо этого дома на К. Маркса, то и представить себе не мог, что когда-нибудь сам будет здесь жить. Тогда он считал, что в этом доме живут чуть ли не боги.
Я перешёл на учёбу в 7-А класс СШ №30. Классным руководителем там был учитель физики Федорченко Валентин Иванович (подпольная кличка «Пенчо»). Походы стали не только времяпровождением за городом, но и приобрели тематическую направленность. Валентин Иванович был молодым учителем, и мы были первым классом, на который его назначили классным руководителем. Он был холостяком, и много свободного времени проводил с нами. Являясь фанатом туризма и фотодела, он пытался и нас увлечь этим. Он «выбивал» автобусы у предприятий, где работали руководителями наши родители, так называемую шефскую помощь, и возил нас по местам боевой славы. Мы ездили в Краснодон, Молодогвардейск и Ровеньки, на Миус – фронт, Саур-могилу и уж не помню куда. Занимались мы и поиском могилы неизвестного солдата. Костяком группы, не пропускавшим ни одной поездки, были Игорь Макогоненко, Володя Ковганец, Владик Мишин, Сергей Резник, Олег Родченко, Гена Загоруй, Гена Чмеренко и я. Один раз мы даже проводили эксгумацию, в надежде найти орден похороненного там человека.
И всё это официально, через военкомат, санэпидемстанцию, сельсовет и другие инстанции. О том, что орден там был, нам рассказали женщины, которые в войну и похоронили этого офицера. Мы хотели по номеру ордена, через архивы министерства обороны, узнать, что за офицер был там похоронен, и разыскать его родных и близких.
Не было транспорта - отправлялись в путь на электричке. Мы встречались с матерью Олега Кошевого, с братом Третьякевича и ещё с кем-то из молодогвардейцев, к сожалению, уже не помню с кем. Но все это не прошло даром, и то, что из нашего класса все вышли нормальными порядочными людьми – в этом большая заслуга нашего классного руководителя.
После очередного похода под его руководством, мы делали очередную
стенгазету на пол стены с множеством фотографий. А что такое сделать большую стенгазету? Это, значит, не болтаться вечерами по улицам без дела, а работать в школе и быть под присмотром.
Через день – два вся стенгазета из чувства зависти была уже исчёркана и разрисована ребятами из параллельных классов, которые гораздо реже ходили в походы.

[Бирюза]

************

А вот ещё о детской зависти. В десятом классе я носил полушубок моего деда, который был у него еще до войны. Он был пошит очень добротно и хорошо сохранился.
С каракулевым воротником и пыжиковой подкладкой он смотрелся очень здорово и необычно. И хотя подкладку надо было время от времени подшивать, так как она постоянно рвалась и висела клочьями, я любил его носить. Уже гораздо позже, лет через двадцать, на вечере встречи выпускников, я узнал от Олега Родченко о том, что подкладка не рвалась, а её рвали именно они с Володей Ковганцом и Владиком Мишиным, так как у них не было такого полушубка.
У Владика Мишина отец преподавал в Ворошиловградском машинституте. Как и всякий умный человек, он мог пошутить над собой, подурачиться в кругу близких и друзей. Однажды дома он прилепил себе на лысину чуть выше лба стрелу на присоске от детского лука, и, расхаживая по квартире, уверял домашних, что он единорог. Каково же было его удивление, когда после снятия стрелы, он увидел идеально ровный круглый след тёмно – бурого цвета, который остался у него на голове. Создавалось впечатление, что на лоб ему была поставлена банка и стояла там не менее суток. А лекции то студентам читать надо. И он заклеил отметину лейкопластырем крест-накрест. Владик, конечно – же, рассказал обо всём нам. Мы посмеялись и забыли. Но когда через пару дней отец Владика пришел на родительское собрание с лейкопластырем на лбу, а мы, слоняясь под дверью в класс, увидели его, нас прорвало. Мы отворачивались и безуспешно пытались подавить в себе приступы смеха. Но как только снова видели свирепые взгляды его бешено вращающихся глаз и кулак, который Владик показывал нам, держа его за спиной, мы смеялись с новой силой.

***************

Иногда в школах проводились мероприятия по сбору металлолома и макулатуры, и занимались этим в основном младшие классы. Возле школы, на какой-либо площадке с удобным подъездом, стояла пара преподавателей, которая на глаз определяла вес того или иного металлического предмета, который мы приносили. Предмет определялся в одну из двух куч. Большая куча была с черным металлоломом, а маленькая с цветным. За килограммовый предмет из цветного металла записывали в десять раз больше – десять килограмм. Помню, с каким упорством, граничащим с тупостью, мы тащили на металлолом две дюралевые урны от кинотеатра «Космос» до СШ № 14. Для нас они были неподъёмными по весу, и весь этот путь (больше километра) мы катили их. Мы не могли их бросить, потому что они были из цветного металла и нам записали бы за них очень много. Учитель, стоящий на приёмке металла, не разрешил их сдавать на лом, так как они были целыми. Пришлось за углом разбить эти урны и сдать другому учителю, в результате чего наш класс занял первое место. Сбору металлолома пытались придать соревновательную систему. Соревнования шли между звеньями, классами и школами. Межшкольные результаты соревнований мы узнавали через два-три дня и, в зависимости от результатов, чему-то радовались или огорчались. И если для сбора металлолома специально отменялось пару уроков, то с макулатурой было проще. Её надо было принести с собой, когда идешь на занятия. Те же, кто не принёс макулатуру, в течение часа должны были её принести. Достаточно было пробежать по подъезду, постучать в несколько дверей и ты был нагружен связками старых газет и журналов.
А что касается соревнований, то…
«Социалистическое соревнование – дело всенародное. В стране не может находиться ни один трудовой коллектив, не вовлечённый в систему соцсоревнований. Вот почему первоочередной задачей нашей родной коммунистической партии является вовлечение в соцсоревнование как можно больше трудовых коллективов…» – хотите, верьте, хотите, нет, но этот бред я шутки ради выучил наизусть на урок обществоведения в девятом классе, получил за это пятёрку, и помню до сих пор.
Получить макулатуру было не проблемой из-за огромных подписок на газеты и журналы. Только наша семья в различное время выписывала для нас с Олей: газету «Пионерская правда», журналы «Мурзилка», «Весёлые картинки», «Юный натуралист», «Костёр», «Пионер», «Вокруг света», «Zeitung» на немецком языке. Выписывались и журналы для взрослых: «Огонёк», «Мир», «Звезда», «Юность», «Наука и жизнь», «Работница», и много других. В иные дни почта не влазила в почтовый ящик, и торчала вокруг ящика. Одна «Литературная газета», со своей знаменитой 16-й страницей, занимала весь ящик. Подписка была сравнительно недорогая, а главное, каждый день что-то новое. И, невзирая на большое количество прессы, мы с Ольгой постоянно ругались, кто будет первым читать тот, или иной журнал. Перед праздниками родители считали, кого и с каким праздником надо поздравить и считали какое количество открыток нужно купить.
Выбор и покупку открыток поручался нам с Ольгой, а подписывали их родители. Тогда далеко не у всех были телефоны, и поздравления почтовой открыткой или телеграммой были очень популярными. Телеграммы адресат получал именно на том бланке, который на почте заказывал отправитель.
Я не думаю, что родителей заставляли делать большое количество подписок, даже знаю наверняка, что подписывались они добровольно, но ведь было и по-другому. Когда в 1981 году я окончил наше штурманское училище (ВВВАУШ им. Пролетариата Донбасса), то по распределению попал служить в Германию, на аэродром Кётен. Я и два летчика жили в одной трёхкомнатной квартире холостяков. По существующему тогда негласному положению, каждый офицер и коммунист, (а почти все офицеры были коммунистами) должен был выписывать одну военную и одну партийную газету, а также один военный и один партийный журнал. Я где-то сказал, что это неправильно, и что раз мы живем в одной квартире, как бы семьей, то нам ни к чему три партийных газеты с тремя журналами и три военных газеты с тремя журналами.
Это дошло до замполита полка подполковника Тимофеева. И с этого времени, он два года пропесочивал меня на всех партсобраниях за то, что я неправильно понимаю политику партии и правительства в вопросах подписки.

****************

На летние каникулы родители часто отвозили меня в деревню, к бабушке по материнской линии. Дедушка погиб в войну в Миусских плавнях – его пулей сшибло с плота в ночном бою во время переправы через большой тогда Миус. Он был первым трактористом на селе (ещё на тракторе Фрабзон), потом секретарём райкома партии по сельскому хозяйству, а в войну - комиссаром партизанского отряда «За Родину» и его награды до сих пор хранятся в посвящённом ему уголке музея с. Покровского. Деревня находилась в Ростовской области, под Таганрогом, там, где в войну шли страшные бои, и вдоль реки Миус стоял Миус-фронт. У бабушки был небольшой саманный дом из двух комнат, крытый камышом.
Саманные кирпичи делали так. В назначенный день на стройку (на местном диалекте это называлось на толоку) собиралось пол улицы, и все соседи мужского пола вместе с детьми месили ногами мокрую глину, перемешанную с соломой. Иногда по этой глине под узду водили лошадей. Получившейся смесью набивали специальные формы для больших кирпичей. Из форм кирпичи вынимали ещё совсем сырыми и рядами раскладывали под солнцем на траве до полной просушки. Сушиться они могли неделями, в зависимости от погоды. Впервые я месил саман в шестилетнем возрасте. Я работал вместе с дядей Володей, братом моей мамы и жившим вместе с бабушкой, большого любителя таких строек из-за следовавшего за стройкой обильного застолья.
Из таких кирпичей дом получался необыкновенно тёплым и долговечным. Село Покровское располагалось на реке Миус, и многие улицы имели большой уклон в её сторону. Я быстро сдружился с местными ребятами. После сильных дождей мы бегали вдоль бурлящего ручейка вдоль улицы и собирали вымытые из земли патроны. Патроны были различных размеров и калибров. Если учесть, что это был 1966 год, то есть после войны прошел уже двадцать один год, то можно только удивляться, какое несметное количество патронов валялось в округе.
У каждого из нас была большая коллекция патронов, которую мы старательно прятали как от взрослых, так и друг от друга.
Патроны были везде, и в балке, в которую упирался конец огорода, и в самом огороде, и даже в заборе из мергеля, который отгораживал двор от улицы. Я тогда не мог понять, каким именно образом патроны попали в тоненькие щели между камнями. Щели были настолько узкими, что туда с трудом протискивалась моя маленькая ладошка. Только гораздо позже я понял, что и послевоенной детворе нужно было где-то прятать патроны. У моих двоюродных братьев Саши и Коли коллекции были посолидней. Во-первых, они были гораздо старше меня и имели возможность прошерстить близлежащие окрестности лет на десять раньше, чем я. Во вторых, они сначала жили, а затем гостили у бабушки месяцами из года в год, а не приехали как я - впервые и на две-три недели. Так вот, среди их сверстников в «коллекциях» зачастую можно было найти холодное и огнестрельное оружие. Непонятно одно – куда все это делось?

*************

[Бирюза]

Все права защищены, использование текстов и перепечатка - ТОЛЬКО С ПИСЬМЕННОГО РАЗРЕШЕНИЯ АВТОРАОтец рассказывал мне, что в 50-х годах на железнодорожном вокзале, для того, чтобы проводить кого-нибудь до вагона, нужно было покупать так называемый перронный билет. Только при наличии такого билета можно было пройти на перрон. Перрон был окружен оградой, а на входе стояли контролер и милиционер из дорожной милиции. При мне такого уже не было, и к вагонам можно было подойти свободно. Особенно интересно было встречать людей, которые возвращались с юга. Так как в Крыму и на Кавказе фрукты были гораздо дешевле, чем в Ворошиловграде (!), то все, кто отдохнул на Чёрном море, привозили с собой и виноград с инжиром, и персики с айвой и даже груши. Для этого на юге продавались специально сделанные из тоненькой фанеры и проволоки ящики с большими щелями, очень прочными и лёгкими. И когда из поезда одновременно выходил целый поток людей с одинаковыми ящиками, то это смотрелось интересно.
*******
Футбол конца 60-х в Ворошиловграде был не просто футболом, а Футболом с большой буквы. Стадион «Авангард» был всегда забит до отказа. Тогда он вмещал 40000 человек, а не 26000, как сейчас. «Заря», с приходом на тренерскую работу Зорина, уверенно держалась в верхней части таблицы. Году в 1971-м, когда мы с ребятами зайцами пробрались на стадион посмотреть на очередную футбольную игру «Зари» Ворошиловград, я случайно бросил взгляд на противоположную трибуну и очень удивился. Я увидел тысячи рук, постоянно поднимавшихся к лицу и снова опускавшихся. Это тысячи болельщиков два тайма подряд плюс перерыв щелкали семечки. Я думаю, за один матч съедалось несколько мешков. На подходах к стадиону со всех сторон сидели бабки, продающие семечки. 5 копеек большой стакан, 3 копейки малый, а детворе за копейку давали горстку семечек.

************

Когда мне исполнилось тринадцать лет, родители купили мне мою первую гитару. Играть на гитаре тогда было очень модно. Постепенно я научился играть довольно неплохо, и хотя сейчас гитары у меня нет, за жизнь их было у меня с дюжину. В свободной продаже гитар не было, и когда они появлялись в магазине, их сразу разбирали. В связи с большим спросом, промышленностью были выпущены гитары с МЕТАЛЛИЧЕСКИМИ! корпусами перламутрово-голубого цвета. Это было шедевром Минмузпрома. Ни о какой акустике, конечно – же, не могло быть и речи. Зато такая гитара стоила 7.50, а не 13.50 или 18 рублей. Некоторые ребята устанавливали на обычные гитары звукоприемники, которые сами изготавливали из трубок, оторванных с телефонов - автоматов, и в результате получали электрогитару. Другие, в том числе и я, приделывали на гитару дополнительные колки и делали двенадцатиструнку, купить которую было совсем нереально. Во всех школах, ПТУ, институтах и заводах создавалось тысячи вокально-инструментальных ансамблей. Гитары, ёники, ударники. В пионерской комнате, которая находилась в бывшем бомбоубежище в подвале нашего дома по улице Карла Маркса 9, тоже был создан ансамбль. Старое – престарое пианино, на котором лет сто не игралось ничего, кроме собачьего вальса, было мгновенно превращено в клавесин при помощи канцелярских кнопок, приколотых на молоточки в тех местах, где молоточки ударяли по струнам. Старые электрогитары выделил завод «20 лет Октября», шефствовавший над пионерской комнатой, и которому принадлежал весь дом. Слава богу, что над пионерской комнатой жили алкоголики Рая и Ваня, которым ни до чего не было дела кроме своих постоянных разборок и драк. Нормальные люди могли просто сойти с ума от того страшного шума, который мы называли музыкой.
Неизменными нашими спутниками были радиоприемники. Мы ловили «Голос Америки», «БИ БИ СИ», «Свобода» или любые другие радиостанции, на которых можно было послушать зарубежную музыку.
А когда появились переносные магнитофоны «Маяк», «Весна» и «Электроника», то мы с ними не расставались. Жалко только, что они постоянно зажёвывали плёнку и что быстро садились батарейки. Мы постоянно проверяли по индикатору на магнитофоне, надолго ли еще хватит батареек. Батарейки тем дольше служили, чем тише играл магнитофон. Когда батарейки совсем садились, мы вставляли их между дверью и фрамугой, и, потихоньку закрывая дверь, чуть-чуть приплющивали их. Когда-то мы с Олей так кололи грецкие орехи. Индикатор опять начинал показывать напряжение, и магнитофон начинал работать, но совсем недолго, максимум пол часа. На переносных магнитофонах плёнка в кассетах не рвалась, а только растягивалась, наматываясь на валики, а вот магнитофонная лента «Свема» для стационарных магнитофонов шестидесятых и семидесятых годов рвалась постоянно. Отец склеивал ее уксусной кислотой. Место разрыва он аккуратно подравнивал ножницами, смазывал обе части ленты кислотой и прикладывал друг к другу. Несколько секунд, и все готово. Уксусная кислота продавалась тогда в трёхгранных бутылочках грамм на сто пятьдесят - двести, закрывалась натуральной пробкой и заливалась сургучом. Помню, что дефицитом был пассик для магнитофона - небольшая резиновая ременная передача.
А вечером мы шли гулять. Тёплыми летними вечерами мы с ребятами и девчатами нашего двора собирались в беседке и слушали хорошую музыку. Слушали, а в груди сжималось и замирало сердце в ожидании чего-то большого и светлого, а впереди была бесконечность. Впереди была вся, еще неизведанная тобой жизнь, жизнь, которая только-только начиналась, и весь мир в этой жизни был только для тебя…

[Бирюза]

все права защищены, использование текстов и перепечатка - ТОЛЬКО С ПИСЬМЕННОГО РАЗРЕШЕНИЯ АВТОРА

Э П И Л О Г.

Я не написал о фиксаже, ванночках и красном фонаре в ванной комнате, о пускании в плавание корабликов из скорлупы грецких орехов в весенних ручьях. О чешках, туфлях на платформе, калошах с красной сердцевиной, о стуке сабо на деревянных подошвах. О варежках, свисающих из рукавов на резинках от трусов. О цыганских петушках и звёздочках на палочках, о первой сладкой вате. О передвижных зверинцах. О самокатах. О «Пионерской зорьке» по утрам и обязательном художественном фильме после окончания программы «Время» в 21.30.
О спичечной сере, зажатой между двумя болтами в одной гайке. О том, как можно гвоздём выдолбить в асфальте дырку, набить её серой от спичек, вставить гвоздь в эту же дырку и кинуть сверху кирпич. О патронах от мелкашки из мусорника ДОСААФского тира на трамвайных рельсах. О том, что можно очень осторожно разорвать новогоднюю хлопушку, извлечь из неё два картонных кружочка с серой посредине, положить этот «взрывпакет» в людное неосвещённое место и ждать, когда кто-нибудь на него наступит.
О металлических кошельках для мелочи с пружинными отсеками для монет. Об авоськах и пластиковых ручках для этих авосек, чтобы не резало руки, если авоська тяжёлая. О подушечке для иголок, висящей на стене в бабушкиной комнате. О первом магазине самообслуживания - Ворошиловградском гастрономе – самом крупном магазине самообслуживания того времени на Украине. О том, как из двух китайских фонариков сделать один, но длинный, на четыре батарейки и о том, что самый лучший фонарик, это тот, у которого самая маленькая «точка», и который дальше «бьет». Я не написал о том, что можно оставить у магазина велосипед, не опасаясь, что его угонят за то время, пока ты покупаешь хлеб. Об игре «Зарница» в пионерлагере с пришитой бумажной звёздочкой на груди и о слезах, когда её оторвал, а значит «убил» тебя противник. О ночном шествии с факелами к пионерскому костру.
О том, как чудесно пахнет карбид и о том, как он горит, попыхивая в лужице. О том, что ещё до появления жвачки мы жевали смолу с фруктовых деревьев. О деревьях с шелковкой - штук пять возле школы, и три возле кладбища - и это на всех пацанов квартала Шевченко.
О первых целлофановых пакетах с рисунками, привозимых то ли из Польши, то ли из Грузии. О самодельных сумках из мешковины с нанесёнными через трафарет портретами Боярского и Леннона. О летних трудовых лагерях в колхозах и «отработках» в школе.

О том, что в реке Северский Донец можно было наловить пескарей для жарки.
О чёрных пятнах на потолках в школьных туалетах от приляпанных к побелке и сожжённых спичек.
Вспомните фарфоровых рыбок в сервантах почти каждой квартиры, керогазы и примусы, коромысла и рукомойники у бабушки в деревне. Маленькие флажки, приколотые к лацкану пиджаков на демонстрациях и металлические набалдашники с серпом и молотом на древках знамён. Чугунные утюги на газовой камфорке. Кровати с пружинными сетками и никелированными шариками в спинках. Тряпичные маленькие подушечки для иголок.
Попытки обмануть продавщицу, дав ей вместо двадцатикопеечной монеты трёхкопеечную, предварительно натерев её ртутью и положив её гербом вверх.
Вспомните лото по копеечке вечерами, ужасную стоматологию с постоянным словом «удалить», вылизанные в детстве акварельные краски из-за названия «Медовые». Напечатанное через копирку «Собачье сердце» Булгакова, несуществующие сейчас уроки астрономии и черчения с готовальнями кожаными снаружи и бархатными внутри. Деревянные линейки, которые мы портили, устраивая на них бои, как на саблях.
Бело-синие рулончики пистонов для чёрных игрушечных пистолетов. Игрушечные помповые ружья с пробками на леске вместо пуль, переламывающиеся для зарядки. Полное отсутствие туалетной бумаги. Отсутствие рекламы по телевидению. Канцелярские счёты у продавцов и нанизанные на стоящую подставку-спицу бело-фиолетовые чеки. Горячий хлеб, отпускаемый грузчиками прямо с лотков хлебной машины при привозе в магазин. Механическая счётная машинка «Железный Феликс», стук пишущих машинок под окнами учреждений и стук домино во дворах по вечерам. Холодильники «ЗИМ» и «Днепр» с ручкой-рычагом, а у кого их нет - мясо зимой в авоське за форточкой. Гибкие маленькие грампластинки синего цвета из журнала «Кругозор».
Кубик Рубика в конце 70-х начале 80-х. Посылки в заляпанных красно-коричневым сургучом фанерных ящиках с лохматыми верёвками. Писающие мальчики на дверях туалета. Первые шариковые ручки с постоянно вытекающей именно в карман пастой.
А бесплатное получение квартир по очереди? А мизерная квартплата и коммунальные услуги? А почти бесплатные ясли и детские сады? Все спортивные секции - бесплатно! А в пионерлагерь почти на месяц за копейки! А хочешь - на второй поток! А бензин по 8-12 копеек за литр!
Медицина, школы, институты – бесплатно! А практическое отсутствие беспризорных детей и бомжей!
А ГОРДОСТЬ ЗА ТО, ЧТО ТЫ ЖИВЁШЬ В ЭТОЙ СТРАНЕ!!!!
Я не написал о многих очень простых мелочах - у каждого своих и одинаковых для всех. Вспомните сами звуки, запахи, вещи и ощущения того счастливого времени. Ведь из этих самых мелочей и состояла вся наша жизнь…

[Бирюза]

В одном тёплом летнем дворе, пропахшем запахом пыли, кур, собак и упавших на землю абрикосов, в один тёплый июльский день родился тёплый маленький котёнок. Котёнку было тепло и уютно рядом с мамой и рядом с копошащимися и пищащими братьями и сёстрами, но через несколько часов чья-та большая рука с каким-то новым и в то же время удивительно знакомым запахом забрала братьев и сестёр и унесла их куда-то навсегда. Поначалу котёнок так много ел и так много спал, что на игры совсем не оставалось времени. А потом пришёл свет, сначала в один глаз, а через несколько часов и в другой. Это было что-то удивительное. Раньше котёнок думал, что мир состоит только из звуков, вкуса и запаха, и ограничен размерами с коробку, в которой он жил вместе с мамой, но оказывается, что мир размером гораздо больше, чем коробка и представляет собой огромное пространство от стенок дома и сарая до дощатого глухого забора. Каждый день котёнок открывал для себя что-то новое, неизведанное раньше и от этого очень интересное, иногда это были такие удивительные вещи, что аж дух захватывало. Вот сегодня утром хозяин (а это именно его рука унесла когда-то братьев и сестёр) угостил маму какой-то необычайно вкусной серебристой штуковиной, от которой немного перепало и ему. Мама сказала, что это рыбка. А ещё сегодня днём котёнок долго гонялся за белоснежной бабочкой, но когда ,наконец-то, поймал её, то она оказалась привязанной к нитке кусочком обыкновенной бумаги. И это только сегодня. А что будет завтра, что послезавтра???
.................................................. .......................

В одном холодном зимнем дворе, пропахшим запахом снега и сгоревшего угля от посыпанной жужелкой дорожки, возле старого полуразвалившегося ящика, стоявшим под старой абрикосой, умирал кот.
- Как же так?- думал кот.
-Неужели это всё? Ведь только вчера мы с мамой мурлыкали в этом самом ящике, но с этого "вчера" прошло уже много лет и прошло так быстро, что я и не заметил. А сегодня я еле доковылял сюда из тёплого дома, чтобы навсегда уснуть здесь, а не у доброго хозяина на кровати.
Только вчера по этой абрикосе лазил я сам, потом мои дети и мои внуки, а сейчас мне тяжело даже задрать голову, чтобы посмотреть на её вершину.
Холодно. Очень холодно.
И странно. Только вчера я думал о том, что будет завтра, а сегодня я думаю о том, что было вчера.
А что же было между этими Завтра и Вчера?
Миг? Мгновение?
Старый кот задремал, но через несколько минут проснулся от какого-то внутреннего толчка.
- Я понял! - мысленно вскричал кот - это была моя жизь, удивительно хорошая штука и прожил я её не зря.
- Я не хочу! Я не хочу! Я не хочу! - мысленно кричал кот, даже в мыслях не произнося страшное слово "умирать".
Кот поудобнее свернулся калачиком и попытался заснуть, но что-то неудержимо тянуло его в этот ящик, ящик, в котором он не был уже много лет. С трудом протиснувшись в щель от отодранной сбоку дощечки, он примостился в углу и, засыпая, с удовольствием вдыхал в себя сохранившийся и давно забытый, но сразу вспомнившийся мамин запах, ещё не зная о том, что утром он проснётся моложе на несколько лет, ничего не помня о вчерашних мыслях, но откуда-то зная одно - на свете всегда есть место чудесам.

[Бирюза]

Она жила рядом и училась в параллельном классе...
Он любил её. Или думал, что любил. По крайней мере тогда он думал именно так.
Сейчас, по прошествии многих лет, он уже и не знал, что это было.
А тогда он любил её, любил всю. От макушки с ровным пробором в каштановых, слегка подкрашенных по последнему писку моды чернилами волосах, до чёрных форменных туфелек. Из-за чернил волосы иногда чуть отдавали синевой. Он любил её стройную девичью фигуру в коричневой форме с белым воротничком и чёрным передником, любил её смех, её походку.
Когда он смотрел на неё, у него сжималось и замирало сердце, а когда она поворачивала к нему своё лицо, то он тут же отводил взгляд в сторону, боясь встретиться с ней взглядами. Когда всё же их взгляды пересекались, то ему казалось, что он сейчас задохнётся, так как у него перехватывало дыхание.
Она не была его девчёнкой, они даже никогда не целовались, но им было приятно вместе ходить в школу и из школы.
После выпускного вечера он ни разу не встречал её .
А вчера он увидел, что она посещала его страничку в "одноклассниках". Он никогда бы не узнал её, с фотографии на него смотрело лицо совершенно незнакомой ему женщины, но под ней стояли её имя и фамилия. Он тут же сел и написал ей большое и тёплое письмо в котором коротко рассказал о себе и попросил её не теряться и дать свой номер телефона.
Она не ответила - не написала и не позвонила, хотя он видел, что она прочла его письмо.
-Ну и ладно - равнодушно подумал он и пошёл заниматься своими делами...

[Бирюза]

Приснилось же такое сегодня... Обработал то, что помню и выношу на Ваш суд.

----------------------------


Мы жили на другой планете.
Или в другом измерении, не это главное.
Главным было то, что мы были тенями. Не обыкновенными плоскими тенями от солнца или другого источника света на стене или асфальте , а тенями, которые имели объём, вес, запах. Тенями, которые как бы повторяли движения тех, которые где-то там, в неизвестности, в пустоте жили своей обычной жизнью. И мы знали это. А ещё мы ничего не чувствовали. Нам никогда и никого не было жалко, мы никогда и никого не любили, не страдали, ничему не радовались. И ещё мы знали то, чего не знали те, чьими тенями мы были, знали главное - знали когда умрём. Ни час, ни день - но год знали точно. И в этой нашей жизни теней, об этом знали все - как о себе, так и о других. И никто об этом не думал, не переживал - так было надо, так должно было быть.

- Тебе мюсли абрикосовый или с чёрной смородиной? - спокойно спросила мама у одиннадцатилетнего сына, сидящего в инвалидной коляске, зная, что скоро он умрёт.
-Всё равно - ответил он, одновременно болтая с кем-то по мобилке...

Подполковник в серой офицерской шинели протиснулся через двери аэропортовского кафе, положил на стол фуражку, поставил рядом со столиком чёрную сумку с яркой жёлтой полосой, которая никак не гармонировала с военной формой, и, приглаживая рукой волосы, подошёл к барной стойке заказать свой последний в жизни кофе.
И всё.
Всё.

Ребёнок растворился в пространстве, на сидушку коляски упала телефонная трубка...
Незаметно исчез подполковник и только дымящаяся в пепельнице сигарета, лежащая рядом с пепельницей фуражка да сумка у столика, напоминали о том, что только что здесь кто-то был...
-Заберите телефон - сказал рабочий службы поддержания порядка, протягивая его матери, перед тем, как укатить коляску.
- А, спасибо, чуть не забыла - ответила мать, положила телефон в сумочку и отправилась по своим делам.

- Вызовите рабочего убрать столик - попросили бармена посетители и дождавшись, пока рабочий унесёт пепельницу, фуражку и сумку, уселись завтракать.

А там, в том, другом мире были и боль и слёзы и любовь. Последеее прости, последнее прощай, как пелось в какой-то старинной песне.
От горя со звоном рвались нервные окончания, укорачивая и без того недолгие жизни.
Но каждый из мира теней с самого рождения неистово мечтал хотя бы на одно мгновение попасть в тот, другой, верхний мир, чтобы испытать это чудо, которое называлось чувствами, испытать, как от боли утрат разрывается сердце, а от радости кружится голова, как от переживания за другого, близкого тебе человека, можно испытывать физическую боль, и как от счастья может захватывать дух.
Но жили мы на другой планете.