[nomados]

"Пивная Кружка" продолжение или воскрешение... Начало на первой странице.

…сам граф Толстой многое бы отдал, чтобы полистать, почитать, заглянуть в эту устную книгу жизни.

Когда становилось уж совсем тоскливо, обитатели чердака делились воспоминаниями. Одноглазый и ободранный, плюшевый Мишка, с торчавшей из боков серой ватой, жаловался на внучку хозяйки, и в сто первый раз рассказывал, как лишился глаза. Парафиновой почти целой Свечке, невесть как оказавшейся на чердаке, сказать было нечего, и она просто и по-женски протяжно вздыхала.

Наибольший интерес вызывали похождения старого, ещё с резной звездой на пряжке, офицерского Ремня. Хозяин его - был тот ещё «вояка». И Ремень, кроме жрачки и походов по женским кроватям, ничего толком то и не видал. Честно сказать, и рассказчиком был никудышным.
А Кружка? Кружка в основном молчала. Иногда поддакивала для приличия, чтобы уж совсем не отдаляться от коллектива.

В один из вечеров, запинаясь на каждом слове из-за надорванной кожи, Ремень бубнил притихшим слушателям про Зоечку с неизменными папильотками в волосах…,
и буквально на середине предложения, когда в её квартирке уже заиграла
«Рио-Рита»…, неожиданно для всех заговорила Она. Кружка! Это было так непривычно, что на чердаке воцарилась недоумённая и мёртвая тишина. Не возмущался даже рассказчик, которого так нетактично и не вовремя оборвали,
как ему казалось, на самом интересном.

- В тот вечер уголовка Железнодорожного района – без всяких предисловий, начала она свой рассказ, - отмечала день рождения начальника. Иван Михайловича уважали. Человек он был суровым, но справедливым. Местные авторитеты, здесь же, в пивной, за «большим» стаканом – хоть и нехотя, но это признавали. А шпана? Шпана боялась. Боялась, как огня, его и его пудовых кулаков. Мужчина он был крупный. Квадратные скулы, волосы бобриком и кустистые брови, из-под которых он угрюмо смотрел на задержанных, действовало магически. И «петь» многие начинали раньше, чем успевали понюхать его кулака...

- А т-ты откуда з-зна.. з-зна.. знаешь? – заикаясь, и не скрывая обиды,
а может зависти, спросил Ремень.
На него тут же зашикали. Кружка подождала, пока угомонятся, и продолжила:

- Перед самым закрытием, в помещение зашли восемь мужчин. Заведующий пивной, чалтырский армянин, дядя Жора, вытолкал последнего посетителя, закрыл дверь
на ключ, перевернул лицом на улицу две таблички с надписями «Закрыто» и
«Пива нет» и, постоянно оглядываясь и суетясь сверх меры, провёл гостей в подсобку, которая была вылизана тётей Машей по этому случаю до почти идеального состояния. Стол был накрыт загодя.
Гости расселись. Дядя Жора о чем-то пошептался с Иван Михайловичем, подвинул
к нему ключ от задней двери и боком-боком растворился на задворках. Самый младший среди них, юркий, с белесыми волосами и оттопыренными ушами, единственный в форме, летёха осмотрел помещения на предмет посторонних, подёргал двери и вернулся уже с десятком бутылок холодного и редкого в наших краях, чешского пива «Золотой фазан»,которое для дорогих гостей припрятал хитрован - дядя Жора.

Тосты витиеватостью не отличались, но были искренними, и чувствовалось, что коллектив ценит, и дорожит именинником. Уже пустили по кругу третью «белоголовку». Мужчины оттаяли. Субординация начала прихрамывать, но на это в узком кругу своих, уже никто внимания не обращал. Как бывает в служебных застольях, разговоры крутились вокруг да около работы. Я не слишком и вникала – ни к чему мне это.

Иван Михайлович вполголоса обсуждал с соседом слева, предстоящую медкомиссию. Уже и анекдоты за столом в ход пошли . И тут душевную атмосферу нарушил, спекшийся раньше всех лейтенант.
Пьяно и заискивающе улыбаясь спросил, как потом оказалось – совсем некстати:

- Иван Михайлович! А чё вы до сих пор не женились?

Кто-то в бок его пихнул, но было поздно. Вопрос вылетел и повис, как раз над облаком сизого табачного дыма над столом.
С ответом он не спешил. Оглядел всех, уж как-то совсем растерянно. Достал беломорину, привычно сжал бока бумажному мундштуку, прикурил от протянутой кем-то спички. И заговорил глухо, как будто охрип за секунду.

- А я был женат, Витя! С Оленькой мы сразу после армии расписались. Меня в сорок восьмом призвали. Дождалась меня. Свадьбы, как сейчас гуляют, у нас не было. Пошли да и узаконили государством отношения. На Табачке вместе работали. Я в набивочном цехе, а она в соседнем - листья потрошила.
А тут узнаю, что Яшка, брат мой меньший, ему как раз семнадцать на неделе исполнилось – с непростой компанией связался. Вы же знаете, что за народец был на Нахаловке - Молдаванке не уступали.
И надумали они «Культтовары» подломить. Туда накануне как раз партию приёмников завезли.
А я услышал ненароком, и не пустил его. Он в крик, и за нож. Ну, я его и отмудохал. Даже связывать не стал. Сильно избил. И аккурат в эту ночь шпану
в магазине и повязали. Или информатор в банде был, или случайно патруль рядом оказался – этого я так и не узнал. А раз Яшка не пришёл – значит что?
Он и стуканул. Так получается. Яшка смекнул это. Отлежался, и в бега. Матери уже из Петрозаводска письма писал. Там и в армию призвали. Нормально всё. Человеком стал. Если бы я его тогда не остановил… ну сами знаете как дальше бывает… А со мной… со мной он с тех пор и не общался.
Даже когда на похороны матери приезжал, и тогда руки не подал. Да, и Бог с ним! Не о том речь.

Обычно немногословный и замкнутый Иван Михайлович, от излишне выпитого,
или от нахлынувших воспоминаний, был откровенен как никогда:

- Уже пару месяцев прошло, с того случая, и в этот день… двадцать пятого декабря, меня на работе задержали. Линия сломалась. А Оленька одна домой пошла. После смены.
Часов в восемь меня на проходную вызывают. Что случилось? Бегу. А там сосед Колька:
– Ваня! Оленьку убили!
Какой там пропуск! Кто меня удержит? Я им турникет снёс и раздетый, бегом туда. А у соседнего двора милиция. И «Скорая» уже отъезжает, за угол сворачивает…
Да…
В общем, её струной гитарной в подворотне придушили. И не взяли ничего. Да
и брать то нечего было, кроме часиков, которые на первую годовщину свадьбы
ей подарил.

Иван Михайлович замолчал, провёл, как закрываясь от всех, ладонью по глазам… Кто-то догадался стопку наполнить. Он её опрокинул, прикурил папироску, и дальше рассказывает:

- Я сразу догадался откуда ветер дует. Меня бывшие Яшкины дружки трогать побоялись. Я ведь ненароком и пришибить мог. А вот на Оленьке, за цугундер для корешей, отыгрались. По самому больному ударили. Январь я еще доработал, и в милицию – заявление писать. Вот с тех пор мразь эту и ловлю. Но убийцу так и не нашли.
Только через несколько лет мне «Дело» показали. Струна – орудие убийства, с намёком была. Даже этикетку не оторвали – «Культторг». Продавцов из этого магазина опрашивали, кто струны покупал? Тетка какая-то… Вот и все.
А Оленька под сердцем уже нашего сына носила. Так что не могу я их предать и жениться. Да и легче так. Не ждет никто, не волнуется, и по рукам не связывает.

Праздник не успев дойти до пика, как-то смялся и грустно скукожился. Мужики сидели мрачные, а Иван Михайлович схватил меня, сдавил так, что думала не выживу. Одним махом осушил, и вроде как в туалет вышел.

На Витю тут же набросились, не забывая на дверь поглядывать.
- Угомонитесь! Сами виноваты, что не предупредили, - заступился за парня пожилой мужчина с изуродованными ушами и короткой бычьей шеей.
- Давайте лучше за здоровье Михалыча выпьем. Сколько у него пулевых Васильич? Три?
- Четыре… И ножевое… Врачи говорили, если бы не его здоровье, то и…

Вернулся Иван Михайлович, трезвый, как и не пил:

- Ну все парни! Погуляли и будет! Завтра чтобы без опозданий – и, махнул рукой, как бы поясняя жестом, – все на выход!

- Хотя.. Давайте ещё раз помянем ребят наших. Не чокаясь… Гришу Медунова, Серегу Коломийцева, Андрея Панченко, Володю Самургашева…
Офицеры, не сговариваясь, как по команде встали.
- Христю Багаджияна – подсказал кто-то.
- Христю Багаджияна – вторил Иван Михайлович.
- И Оленьку – тихо-тихо из своего угла прошептал шмыгающий носом лейтенант Витя.
- И Оленьку…

На чердаке стало слышно, как перебирает лапками сверчок на второй от слухового окна балке. И никто не решался нарушить наступившую тишину. Кто-то думал про Оленьку, а кто-то о смелом и глубоко несчастном начальнике уголовного розыска.

А потом через всхлипывания , уже не пытаясь сдерживаться, заголосила Свечка:

- Иван Михайловича жалко! А я.. А я сгорю молодой, как Оленька!

Немного успокоившись и пошушукавшись с соседями, уже от лица коллектива обратилась к рассказчице:

- Кружечка-Душечка! А ты нам завтра ещё что-нибудь расскажешь?
- Расскажу, – без всякого жеманства, пообещала Кружка, – куда от вас денешься.
На наш век историй хватит…

Когда тётя Маша померла, внук выгреб всё с чердака и свёз на свалку. И Свечку, и одноглазого Мишку, и Ремень затаившийся в тряпье, и расколотую Кружку…