[nomados]

Вовка Болтов с детства был недоразумением местным. Без отца рос. Озлобленный завсегда. Толком с ним никто не дружил. Где Вовка – там и ссора. На пустом месте драку затевал. Первый раз в милицию попал в девять лет. Залез с друзьями в «Детский мир». Наелись конфет и заснули на прилавке, а утром их тепленькими и застукали. Потом два раза ларьки грабил. Мать по улице ходила, подписи собирала, чтобы на поруки взять. И деньги занимала, чтобы отмазать. У Ивана Алексеевича пять тысяч взяла, да и другие давали, кто сколько мог. Без надежды на отдачу. Жалели её. А что? Бьется на двух работах, чтобы у сына все не хуже, чем у других было. Только баба Марта не подписала и денег не дала. Что она там Болтовой сказала, никто не знает. Только выскочила та от нее, злая, да с матюками.

А год назад, когда ему уже семнадцать исполнилось, задержали за изнасилование. На районе, после танцев девчонку в кусты затащил. Говорят, что и сама она не промах была. Ну кто правду скажет? И тут мать на защиту кинулась. Сговорилась с семьей жертвы, быстро дом родительский продала, стариков - к себе, и откупилась. Заявление потерпевшая забрала.

Вовка притих, на работу устроился. Правда, сказал кому-то, мол, ментам нужно
было галочку поставить, вот они крайнего и нашли.

Поверить, что эту бойню со Светланой Вовка сотворил, было невозможно. Не укладывалось у людей в голове! Ведь они все только добра ему желали. Кто конфету сунет, кто яблок вынесет, кто на обед пригласит, пока мать на работе. Со школы выгнали. Мишка Панин на работу взял. Да только недолго он там и продержался. «Болгарку» украл. Панин с начальством договорился, по собственному желанию уволили и дело не завели.
Пока следствие шло, Болтова чернее ночи ходила. Глаз от земли не отрывала и с соседями не общалась.

Был суд. Привозили его под усиленным конвоем: боялись, что народ отобьет. У кого нервы покрепче – ходили на заседания, остальным рассказывали.
Пока гуляли на Дне Улицы все вместе, да на виду, залез он в дом к Ивану Алексеевичу. Деньги искал, взял китель парадный, ордена некогда было отцеплять, да кортик наградной. Тут на беду свою и Света зашла. Он ее кортиком этим двадцать три раза и ударил. Огородами домой ушел. Спрятал все в сарае и за стол вернулся. Рубашку только окровавленную, да брюки поменял. Никто и не увидел, и не заметил, что отлучался. Болтова потом, вещи в печке сожгла.

Адвокат на трудное детство давил, да на мать-одиночку. Не внял адвокату суд , приговорил к двенадцати годам строгого режима. Когда приговор зачитывали, Вовка глаз не поднимал, а если и смотрел куда, то кроме страха и пустоты, ничего во взгляде и не было.

После бесполезной апелляции Болтова за три месяца дом продала. И съехала с родителями куда-то. Когда вещи грузили, никто из соседей не вышел помочь. Как вымерла улица!

Больше во вторую субботу сентября не собирались. Слишком черный день получался. Тихо было на Пионерской. Только собаки гавкали, когда родственники по домам ходили с булками, да конфетами, и просили помянуть усопших – Ивана Алексеевича, да Светланку, невинноубиенную.

Первые годы после трагедии и день Победы не радовал. Всё сосед перед глазами стоял. При параде, да при цветах и кортике. И Света рядом с большущими белоснежными бантами.

Собрались случайно как-то вечерком на лавочке и опять все вспомнили. И Свету, которая бывало нет-нет, да и выдаст:
– Улыбнитесь! Ведь солнышко светит!
И улыбались, и на сердце теплее становилось!
Поднялась бабка Марта на середине разговора, с трудом поднялась, сдала сильно и прервала беседу, как отрезала:
– Не делай добра, не получишь и зла!
И ушла, не прощаясь. Разговор сам собой и угас. Толком так и не начавшись…