[Алесио]

Игорь Клименков постоянно находится в движении. В Америке у него дом, в России – дело, которым он увлечен. На пустом месте, с нуля он создал студию фарфора, широко известную среди ценителей редких, изысканных вещей.

Мастерская Игоря Клименкова производит сильное впечатление: там русский творческий дух сочетается с западной деловитостью. Игорь не художник, не технолог, он бизнесмен и коллекционер. Но, может быть, это тот случай, когда организаторские способности как раз и позволяют русскому таланту реализовать себя в полной мере.

– Игорь, есть ли у вас амбиции возродить русскую фарфоровую индустрию, стать вторым Матвеем Кузнецовым?

– Я совершенно не Кузнецов. Во-первых, ему бизнес достался по наследству, хотя он потом и развил дело до масштабов Российской империи – владел преуспевающими заводами в Москве, Нижнем Новгороде, Риге, других городах, в конце XIX века купил Гарднеровскую мануфактуру в Вербилках. Он наверняка выпускал первоклассные вещи, иначе за что его награждали на международных выставках, но основная часть его продукции была массового спроса. Он ориентировался на обыденный вкус, делал те же чашки с гербом, которые собирались раздавать на Ходынском поле в день коронации Николая Второго, когда случилась давка.

Наша лаборатория фарфора существует пять лет, в ней работают 20 человек. Даже если мы расширимся, число сотрудников не превысит 70. Это предел, при котором возможна горизонтальная система управления.

– Чем плоха вертикальная система?

– Неизбежно упадет качество. Мы занимается узкоспециализированным делом, качество для нас ключевой момент. Мы не гонимся за объемами производства – по объемам лидируют китайцы. Наша задача – уйти от китайского массового производства как можно дальше, в область уникальных вещей.

– На какие исторические прецеденты ориентируетесь вы?

– У меня три ориентира. Мейсенская мануфактура периода 1726–1770 годов. Несмотря на общий трагизм ситуации (шли войны, секрет фарфора постоянно пытались украсть), в Мейсене делали удивительные вещи. С этой мануфактуры начинается история европейского фарфора. Его изобретатель – химик, или, как тогда говорили, алхимик, Беттгер – сидел в тюрьме как фальшивомонетчик. Курфюрст Саксонский выпустил его, приставил к нему еще одного ученого, и они вдвоем отработали технологию изготовления твердого фарфора. Чуть позже в Мейсене работали знаток красок Херольд и гениальный скульптор Кендлер, который так виртуозно делал фигурки животных – как никто и никогда после него.

Я ценю мейсенский фарфор не только за качество и пластику. Для людей, его создававших, фарфор был смыслом жизни, это видно по работам. Может быть, с позиций современного художника произведения XVIII века выглядят немного примитивно или вычурно. Но в мейсенском фарфоре есть… милость, чувствительность, искренность и колоссальная энергия.

Второй источник вдохновения – Севр рубежа XVIII–XIX веков: эпоха Наполеона, стиль ампир. На Севрской мануфактуре делали огромные вазы и столовые сервизы с изображением батальных сцен и военных побед. Севрская бисквитная скульптура, по моему мнению, до сих пор непревзойденный образец фарфоровой пластики: детально проработанная, без вкраплений – идеальной белизны…

И третий наш ориентир – Императорский фарфоровый завод в Санкт-Петербурге, примерно во второй четверти XIX века. Тоже ампир, но перенесенный на русскую почву.

– Вы говорите как коллекционер…

– У меня есть небольшая коллекция фарфора, я увлекался собирательством в 1990-е, пока не открыл свое производство. Мои личные предпочтения – фарфоровая скульптура: уличные типы Гарднера, некоторые произведения фабрики Попова. Хронологически это 1820–1860-е годы. Меня занимает идея отражения русской жизни в фарфоровой скульптуре.

– Есть ли сейчас в фарфоровой индустрии производственные секреты?

– Их гораздо меньше, чем 50 лет назад. Мы живем в эпоху глобализации, практически все изготовители высококачественного фарфора покупают фарфоровую массу или ее компоненты у компании Imerys, а потом на местах, на том же Севре, с помощью секретных химических добавок делают фарфор нужного качества.