После смерти Сталина и «воцарения» Хрущева, началась постепенная реабилитация жертв сталинских репрессий. Для реабилитации каждого отдельного лица, необходимо было чьё-то за него ходатайство. Тогда его дело рассматривал суд, и выносилось официальное решение – реабилитировать или отказать. Инициатором реабилитации Максима Владимировича стал Пётр Евгеньевич Корнилов, единственный из друзей отца не прекративший связи с его семьей и после его ареста. Как только появилась возможность, он подал ходатайство в прокуратуру. Заместитель генерального прокурора РСФСР опротестовал дело отца «за недоказанностью обвинения». Только повторный протест был удовлетворен 18 мая 1956 года Судебной Коллегией РСФСР и Максим Владимирович Ушаков-Поскочин был посмертно реабилитирован. Тогда эта реабилитация не привела к восстановлению доброй памяти об отце. Имя его в художественных кругах оказалось забытым. Единственный положительный результат был достигнут опять же благодаря хлопотам П.Е Корнилова. Стало возможным поместить имя отца на памятной доске, среди имён, погибших на войне и в блокаду ленинградских художников, помещенной на парадной лестнице в Союзе художников.
При подготовке юбилейной выставки работ отца в ЛОСХе, в связи с его 100-летием, я столкнулся с тем, что о нем нет никаких сведений ни в энциклопедии, ни в энциклопедических справочниках, изданных в послевоенное время. Будто такого художника вообще не существовало. И только после опубликования в 1998г. в сборнике «Книга» моей статьи о нём, появилась тогда же в энциклопедическом справочнике «Книга» издательства БСЭ, статья об М.В. Ушакове-Поскочине, научного сотрудника Пушкинского дома – Лидии Константиновны Хитрово, и тем было прекращено замалчивание, продолжавшееся более полувека.

В 1993 году после повторного обращения в «Большой дом» (Литейный пр.4), на мой запрос о предоставлении мне возможности ознакомиться с уголовным делом отца, пришел положительный ответ и 2-¬го марта 1993 г. в приемной Управления ГБ РФ по г. Петербургу я был ознакомлен с «Делом 340 на Максима Владимировича Ушакова-Поскочина».
То, что прочитал в деле, меня шокировало. Я полагал обнаружить доносчика из числа многочисленных знакомых отца в художественной среде, где он мог допустить неосторожные высказывания. На деле оказалось, что Максим Владимирович был грубо и подло оболган профессиональным сексотом (секретным сотрудником), происходившим совсем из другой среды. В постановлении об аресте, подписанным начальником ленинградского НКВД Гоглидзе 5-го июля 1941 г. (роковое совпадение - это день его рождения), отец …«характеризуется как к.р. настроенный (сокращение к.р.- контрреволюционный, принято по оригиналу), имеющий большую библиотеку, в которой находится ряд запрещенных книг, якобы уличающих большевиков во вранье. Что Ушаков-Поскочин неоднократно выражал изумление долготерпением русского народа и говорил о необходимости иностранного вмешательства с целью изменения существующего порядка».
Весь этот набор шаблонных и стандартных обвинений был лживым от начала до конца. Никаких таких книг не было и в помине и подобных высказываний не могло быть. Я хорошо знал настроения отца и на основании всего вышеизложенного могу поручиться, что антисоветчиком он никогда не был. Да и оснований к этому не было при благополучно складывавшейся карьере, семейном достатке и приличных бытовых условиях. Материально не бедствовал: при аресте были изъяты ¬сберкнижка на 1501 р. и 855 р. наличными. (Тогда цена трамвайного билета была 5 копеек, а буханка ржаного хлеба стоила 14 копеек.) Сыновья учились в привилегированной 232-ой школе (до революции - 2-я гимназия), где училась и дочь начальника ленинградского НКВД Татьяна Гоглидзе.
В общем, по существовавшей тогда терминологии отца следовало бы отнести к категории «сочувствующих». Донос сексота, именуемый в деле «оперативными данными» и поступивший в органы еще в мае 1940 года, содержал сведения о прослушивании радиопередач из Финляндии на русском языке (в период финской войны) и из Германии речей Гитлера. Но в речах Гитлера в период 1940-го года ничего антисоветского не было, а финское радио глушилось так основательно, что слушать его было полной бессмыслицей. Тем не менее, в результате многочасовых допросов, отца вынудили признать, что он слушал две передачи. Вначале он признал, что слушал одну передачу на русском языке, и это было правдой. Это была первая такая передача, и я слушал её с ним вместе. Через 10 минут её стали глушить и глушили непрерывно. Но следствию нужно было признание, что обвиняемый «систематически» слушал запрещенные передачи. В протоколе слово «одну» было исправлено на «две» и внизу страницы исправление было заверено подписью отца. Это была единственная в деле уступка следствию. Наверно надеялся, что на суде удастся доказать нелепость этого обвинения, но суда то и не было. На все остальные обвинения отвечал одинаково: «я этого не говорил и не мог сказать».
В результате обыска были изъяты «основные улики», очевидно, те самые «уличающие большевиков во вранье» - журнал «Эшафот» и газета «Медведь» издания 1906 года, именуемые в деле «черносотенными». Дореволюционных журналов в доме было множество. Я с интересом читал детский «Галченок» и любил рассматривать «Сатириконы», но «Эшафота» и «Медведя» никогда не видел. Сам отец на следствии объяснял их появление, как случайно попавших в числе приобретенной им в 1926 г. у букиниста целой стопки журналов для вырезок и фактически не использованных. Первоначально следствие упорно добивалось признания в к.р. высказываниях типа: «о необходимости иностранного вмешательства с целью изменения существующего порядка» и т.п. Но, убедившись в бесперспективности этого направления не подкрепленного свидетельскими показаниями, решили главной уликой сделать «вещественные доказательства», т.е. журнал «Эшафот» и газету «Медведь».
В октябре 1941 года дело, зашедшее в тупик, возвращается на доследование. На этом документе имеется резолюция военного прокурора в звании подполковника, произведенная видимо в порядке надзора за следствием. Содержание ее следующее: «Нельзя толковать к.р. деятельность расширительно. Привлекать к уголовному делу можно в том случае, если в обнаруженных материалах содержится призыв к свержению или подрыву советского строя, а в обнаруженных материалах этого нет, и ими обвиняемый не воспользовался. Дело прекратить.12.11.41 г. Подпись».

Но у карательных органов не было обыкновения прекращать политические дела. На резолюцию прокурора наплевали. Принимается новое постановление: «об ответственности в хранении к.р. материалов в военное время». Как говорится - не мытьем, так катаньем. 10 января 1942 года появляется прокурорское Обвинительное заключение: «систематически занимался к.р. пропагандой и распространял к.р. измышления. Хранил к.р. материалы в военное время. Виновным себя признал частично. Изобличен вещественными доказательствами. Применить 10 лет ИТЛ (Исправительно-трудовых лагерей,- В.У.) и 5 лет поражения в правах». И, наконец, только 16 мая 1942 г. появляется протокол Особого совещания Красноярского края «Обвиняемого по статье 58-10 (антисоветская пропаганда и агитация) М.В. Ушакова-Поскочина заключить в ИТЛ на 8 лет, считая срок с 6 июля 1941 года».
В деле Ушакова-Поскочина имеется еще бланк медицинского освидетельствования от 12 -го сентября 41 г. во всех графах которого проставлена литера "N" (норма), кроме двух записей: «тоны сердца глухие» и о вздутых венах на ногах, очевидно результата долгого стояния на допросах, сидеть во время которых не разрешалось.
Далее в деле несколько писем О.К. Ушаковой-Поскочиной с просьбой сообщить о судьбе мужа и мое письмо с фронта А.А. Жданову. По этому письму органами велась переписка с Карагандинским ИТЛ с поручением сообщить о нахождении и поведении заключенного Ушакова-Поскочина. Из ответа Карлага следовало, что заключенный М.В. Ушаков-Паскочин (у них эта часть фамилии писалась через "а", - В.У.) скончался 25 февраля 1943 г.
Указание причин смерти отсутствовало. В выданном моей матери свидетельстве о смерти М.В. Ушакова-Поскочина указана дата смерти l-го марта 1943 г. Позднее, в справке выданной «Большими домом» брату Николаю была указана уже третья дата смерти отца - 27 февраля 1943 г. И мы теперь должны гадать, какая же дата смерти настоящая.
Отец, когда началась Великая Отечественная, готов был добровольно выступить на защиту Родины и отдать за нее самое дорогое - жизнь, а спецслужбы в нем видели только потенциального врага, которого настало время уничтожить. Такими врагами для них являлась вся мыслящая часть общества. А отец был ее ярким представителем.

Отцу удалось сохранить архив художника, благодаря чему и стало возможным опубликовать эту монографию.
Но и после выхода книги у него еще много дел: надо организовать выставку к 120-летию художника и написать собственные мемуары.

komend,Спасибо!

Андрей, когда читаешь такие истории, да еще из жизни людей, которых знаешь лично... Это очень трогает.
Трогает то, что кто-то ломал чужие судьбы и старался стереть все следы их пребывания... кто-то потом свою жизнь посвящает собиранию крупиц стертого и отдает последнее, чтобы опубликовать.

Уважаемый Андрей, какая трагическая и героическая судьба у Ваших предков...
Успехов Вашему папе в организации выставки и написании мемуаров! Успехов и здоровья...

Ув. г-н Кomend, спасибо.

ух. дааааааа.

История о Максиме Владимировиче Ушакове-Поскочине и Кэймбридже
 

Хотела с Вами поделить интересную и совсем недавную историю, которая охватывает Россию, Великобританию, этот форум, и работу и семью Максима Владимировича Ушакова-Поскочина.

В Кэймбрижской университетской библиотеке на днях открылась организованная мной выставка о советском дизайне. Все экспонаты в ней являются частями великолепной коллекции, которую оставила библиотеке известная ученая по советской архитектуре Кэтрин Кук (1942-2004). Среди экспонатов - красивый плакат, который показывает марш трудящихся, видимо в честь 1-ого мая. Плакат безусловно является одним из сокровищ коллекции и выставки.

Плакат был выпущен в 1925-ом году ленинградским государственным издательством, но имя художника не указано на нем, кроме трех инициалов в самом углу – МУП или МУТ. Я очень хотела узнать, кто нарисовал такую яркую и красивую картину, и долгами часами искала имя соответствующее этим инициалам в разных списках художников – но без успеха. Когда я позже, 3-4 недели тому назад, начала писать описания экспонатов, я решила заново искать личность художника. А в этот раз, я нашла имя Максима Ушакова-Поскочина: МУП!

Хотя имя соответствовало инициалам, у меня все еще не было явного доказательства того, что Максим Владимирович и в самом деле был автором нашего плаката. Я нашла на интернете только один плакат, который он сделал. Мне показалось, что стиль немножко похож – но я знала, что все-таки надо как-то проверить. Затем я начала искать информацию о самом художнике, и нашла на этом форуме очень богатый источник информации и стала читать о жизни и работе художника и об его трагической кончине. Когда я поняла, что все что на форуме нашла – написано сыном художника и передано внуком художника, я сразу записалась и отправила внуку сообщение.

Когда Андрей ответил, что отец его сможет определить если авторство плаката пренадлежит своему отцу или нет, я немедленно ему отправила несколько фото плаката. На следующий день, Андрей ответил. Плакат – действительно работа Максима Владимирович. Но он не только так ответил; он еще и приложил к сообщению... предварительный эскиза плаката! Я глазам своим не поверила... Безусловно тот же самый художник! И было очень интересно плакат и эксиз сравнить – в обоих марш на левой стороне и четыре фигуры (работники и крестьяне) впереди. А была еще и разница. Правую часть плаката занимает большой памятник Ленину над газоном, а ту самую часть эскиза занимает буржуа-пугало над огромным котлом-костром. Андрею и его отцу тоже было интересно - они впервые видели законченный плакат...

Я безумно рада, что нашла Андрея, и что мы вместе с ним и с его отцом сделали такое открытие. Я очень горжусь тем, что мы в Кэймбридже можем распростанять имя Максима Владимировича через выставку; наша история уже вызывает огласку в СМИ.