[nomados]

Что у нее особая судьба, она поняла, когда Петрович поцеловал её после рождения. Для бригадира это был последний день трудовой жизни, а для нее первый. Вечером попробовала водки, которую щедро плеснул в кружку виновник торжества. Водка ей не понравилась. Она верила, что у нее другое предназначение.
Звали ее «Пивная кружка Уршельского стеклозавода имени Х годовщины Октября» артикул 4301. Цена – 35 коп.

Распределения ждали два месяца. Упакованная в картонный ящик, тряслась в грузовике под перезвон своих соседок до станции. Кстати, ехали они по знаменитому Гусь-Хрустальному району, поэтому свою особую исключительность ощущали все 12800 кружек этой партии.

В дороге пустая болтовня соседок порядком надоела. Надежда на трудоустройство в Москве таяла с каждым днем - уж слишком долгий был путь. Все мечтали и гадали о будущем. Грезила и она.
О приличном ресторане. О белоснежных накрахмаленных скатертях в уютном заведении, где приличные люди отмечают дни рождения, свадьбы, кандидатские и докторские, провожают на пенсию. Где пьют шампанское, вино и коньяк, и изредка кружечку, другую пива. Где на столе серебристая сосьвинская селедка подчеркивает свою миниатюрность рядом с толстыми кусками каспийского залома. Где в хрустальных икорницах, на льду, покоится черная белужья икра. Мужчины в костюмах, дамы в вечерних платьях. И король стола - балык из белорыбицы переложенный розовыми шейками речных раков.
Водочные пары еще не выветрились из ее стеклянного тела и в мечтах она улетала еще дальше. Тонкие женские пальцы держат ее за ручку и накрашенные губки впитывают в себя пенную жидкость. Изящные вилки накалывают, тончайшей нарезки, окорок «со слезой», пальцами ухватывают суджук, пытаются нанизать колечко почти ажурной сырокопченой «Московской». Полумрак. Играет музыка и пока все танцуют, она наполненная благородным напитком, следит за этим гастрономическим великолепием. Резкий толчок вагона прервал ее мечты. На станции «Ростов-Товарная» маневровый тепловоз загнал состав в тупик. Опять перегрузка. Опять дорога. Склады. Стеллажи. Несколько ящиков уехали в сельмаг с пыльными полками, кто-то стал тарой для кваса.

А потом пришла и ее очередь. 3 ящика. 24 кружки отправились в пивную на Нахаловке. Тетя Маша распаковала коробки. Дунула в каждую и поставила на полку. И началась новая, другая жизнь. Совсем не похожая на ее мечты и надежды.
Не было хрустящих скатертей, не было столовых приборов и хрустальных бокалов. Были газеты на которых разделывали чебаков, и чистили раков. Были остатки таранки и шелуха от чехони. В редких случаях кто-то приносил рыбца и посудомойка только на третий день отмывала холодной водой скользкий рыбий жир с её боков. Первая щербинка, как первая морщинка, появилась через полгода. Потом она уже не обращала на них внимания. Боялась только, когда излишне ретивый посетитель схватив по четыре в каждую руку, пробирался к столу.
Боялась упасть и разбиться.

Чего только в нее не наливали; и разбавленное кислое пиво, и водку, и портвейн. Больше всего она не любила одеколон. Как не мыла ее тетя Маша, а запах все равно держался неделями.
Толком ни с кем не дружила, да и некогда было, разве только со старой и мудрой консервной банкой за шестым столиком. Черная изнутри и вечно полная окурков, она не теряла присутствия духа и терпеливо сносила превратности судьбы. Это она научила Кружку слушать мир, отсеивать болтовню и слышать рассказы, когда смешные, когда трагические. Обидно было когда уносили не дав дослушать самое интересное и ночами приходилось гадать и самой придумывать концовку.

Иногда Пивная не спала совсем. Если днем можно было встретить и спившихся профессоров, и бывших спортсменов, отвлечься в кампании студентов и послушать проблемы завода, то ночью на сцену выходили персонажи уголовной жизни. С картами, поножовщиной, проигранными не только состояниями, но и жизнями. Поломанными судьбами самих картежников, жен, шмар, сестер и совершенно посторонних людей.

Два года жизни пивной Кружки пролетели быстро. Она потускнела и состарилась, покрылась шрамами. И в конце концов треснула. Уборщица унесла ее домой и запихнула на чердак. Со временем Кружка покрылась пылью. Но провалами памяти не страдала. Каждую встречу, каждый рассказ, каждую судьбу помнила так, как будто это было вчера. Чехов, Бабель, да что там Бабель, сам граф Толстой многое бы отдал, чтобы полистать, почитать, заглянуть в эту устную книгу жизни Кружки. Но она уже никого не интересовала. Когда тетя Маша померла, внук выгреб все с чердака и выбросил на свалку.