[sgn]

Творчество скульптора, лауреата Сталинской премии, Сергей Михайловича Орлова (1911-1971) многогранно. Наиболее ярко проявился его талант в мелкой пластике. Сотрудничая с заводами в Вербилках и Конаково, скульптор, вдохновленный русским фольклором, создал маленькие шедевры - всем известные композиции: "Сказка о коньке-горбунке", "Сказка о рыбаке и рыбке" и малоизвестная четырехчастная композиция ручной лепки "Шабаш". Тема, взволновавшая его, отчасти страшноватая, отчасти мистическая, но ее исполнение с применением всего арсенала выразительных средств от декоративности деталей до колористически утонченного "раскраса" просто поражает. "Старая ведьма" (ведунья) представлена зрителю в безумном полете над "Лысой горой" в сопровождении демонов. Мрачный колорит горы, черные летучие мыши и мох, облепивший малахитовые скалы, гармонично контрастируют с цветовым решением и необыкновенной декоративностью фигур демонов. Невероятно закрученная композиция и удачно найденные положения образов в пространстве создают у зрителя ощущение бесовского полета.

[sgn]

Второй фигурой из четырехчастной композиции "Шабаш" стала "Молодая ведьма". Представленная композиция пронизана динамикой и эротизмом. Бесшабашная, обнаженная молодица лихо скачет на мифическом козле, уверенно отбиваясь от слишком явных приставаний демона. Молодое, крепкое тело источает сексуальную энергию. Некая полураздетость ведьмы в виде гетр на красивых ногах и туго повязанный платок на голове только усиливают эротизм и пикантность происходящего. Лента под грудью означает, что она девственница, и указывает на ее сокральное предназначение дъяволу для осуществления главного ритуала шабаша. Динамичность композиции придает фигура бешено мчащегося козла с выпученными глазами и богато украшенный палантин, развивающийся красивыми складками.

[sgn]

Третьей фигурой из четырехчастной композиции "Шабаш" стала "Свара". Ведьму-девственницу окружили похотливые демоны. Они откровенно "лапают" ее за грудь и колени.Глаза их выражают сладострастие и сексуальную агрессию. Ради мига блаженства они готовы пожертвовать всем и сейчас им даже не страшен гнев Дьявола. Ведунья пытается вырвать девственницу из когтей не в меру разрезвившихся демонов. Девственница хотя и отбивается сама, но делает это кокетливо и не прочь остаться с нечистой силой наедине. Вся композиция безумно закручена в ритме и объеме. Отдельные фигуры стремительно описывают малые круги на пересекающихся курсах, а все вместе создает иллюзию энергетического клубка. Декоративность персонажей завораживает и вызывает восхищение гармоничной игрой цвета.Развевающиеся складки одежды, лихо закрученные рога, фантастические позы все работает на атмосферу дикого веселья. По динамике, информативности и декоративности это пожалуй лучшая композиция из всего "Шабаша".

[sgn]

...

[sgn]

ЖИЛ-БЫЛ СКУЛЬПТОР.
Народный художник России Сергей Михайлович Орлов... Кто-то из знатоков монументальной Москвы скажет: «А, это автор памятника Юрию Долгорукому!», кто-то, не брезгающий провинциальными достопримечательностями, отдаст должное памятнику Афанасию Никитину в Твери. Искусствоведы отошлют вас к БСЭ, где его имя будет связано с ныне ставшим архаичным понятием «советский фарфор», а истинные любители пейзажей вспомнят лиричные ленинградские «гуаши» Сергея Михайловича или золотисто-багряные этюды старой Москвы. Мне, его сыну, трудно быть биографом Художника: я хотел бы о нем сказать как о Человеке и как о человеке своего времени.

ВОЛОГОДСКИЙ БАНКЕТ

Где-то за год, за два до окончания школы мое воспитание родителем перешло в активную фазу. Вообще-то я «сидел» на бабушке (мир ее праху) и к родителям не приставал, а они не трогали меня. Отметки я приносил хорошие, в дурные компании не попадал, читал без принуждения книжки, даже на пианино учился играть с помощью приходящей учительницы. Но, возможно, именно ненавязчивое приятие атмосферы, царившей в доме, где искусство было профессией всех (за исключением меня и бабушки),— это и есть оптимальная форма повышения «интеллигентизации» младого поколения. Когда отец предложил мне совершить с ним недолгую поездку по северным городам (он-то вологжанин, а ностальгические нотки — они только ныне высмеиваются), то встретил с моей стороны искренний восторг.

Два дня, проведенные в этом милом, быстро ставшем «своим» городе запомнились резными наличниками изб (спустя два десятилетия я их уже не видел), удивительными сплюснутыми луковичками церквей, какой-то ухоженностью и вниманием к белизне ансамблей, трогательностью в создании малого музея под открытым небом.

Помимо архитектуры и истории, запомнилась мне Вологда шестидесятых еще и встречей. Отцу, а значит, и мне было предложено поучаствовать в банкете по случаю завершения «недели поэтов Севера».

Банкет проходил в ресторане центральной гостиницы, и были там хорошие и интересные люди: Александр Яшин, Николай Рубцов, много молодых поэтов. На нашем крае стола образовался куст полемически настроенных литераторов. Не думал я, что отец мой вдруг, среди совсем незнакомых людей, такие речи вести будет:

— А вы, Александр (это — к Яшину), сами-то верите в то, что пишете? Вот про любовь к девушке когда написано — не спорю, все несколько возвышенно это описывали, а вот про любовь к Родине, так врете вы! Все врете, неискренне у вас получается...

— Сергей Михайлович, дорогой! А у вас что — Мать-Родина в небоскреб ростом, это что, искренне? Мы, уважаемый скульптор, честнее вас, художников. Малая Родина — это ж и Есенин воспевал...

— Ты Есенина не трожь! (Ну, думаю, «на ты» перешли — скоро за грудки схватятся.) У него что ни строка — картина художественная! Личностное отношение — это ж и есть предмет искусства. А вы долдоните об этой любви чуть ли не в хоровом исполнении, да кто кого переорет... Что же касается Матерей-Родин, так конъюнктурщиков в среде художников всегда можно было найти, но к Коненкову у тебя есть претензии? К Матвееву есть? Да знаешь ли ты, который год я с Вуче-тичем воюю?

Вижу, Яшин тоже о «грудках» думает и стул свой эдак на полметра отодвигает. Что-то меня тут задело, не выдержал я и брякнул: вы, мол, Александр Яковлевич, еще подальше отодвиньтесь, а то у бати рука тяжелая... Яшин помолчал и произнес: «Дальше, дружок, некуда! Там уже Рубцов!» Вот таким образом планка Рубцова как корифея поэтов-шестидесятников установилась на прочную основу его признания.

ВРЕМЯ, КОТОРОЕ НЕ МЫ ВЫБИРАЕМ

И Яшин, и Рубцов, которых коснулась первая зарисовка, и Сергей Михайлович жили и творили в условиях, о которых многие молодые попросту не знают, а память у пожилых людей начинает подводить. Передо мной стенограмма сессии Академии Художеств СССР 1947 г. Сессия проходит в тяжелое для страны и для культуры время — установка партии на борьбу с формализмом в искусстве. Жертва — завкафедрой скульптуры Ленинградского института им. И. Е. Репина, один из самых замечательных скульпторов советского времени А. Матвеев.

Среди докладчиков — президент АХ СССР А. М. Герасимов («Нам нужно воспитать партийно мыслящих художников, вдохновенных идеями коммунизма...»), директор Репинского института А. Д. Зайцев («...В мастерской профессора А. Т. Матвеева имеет место... стремление к преждевременному обобщению формы...»). В прениях есть возможность и личные счеты свести — один из академиков: «...За 30 лет школа Матвеева не выпустила ни одного большого скульптора...» Я пишу портрет родного человека, и поэтому мне особо ценно, что именно он, молодой, энергичный, еще не заслуженный, не дважды лауреат Сталинской премии, вступает в борьбу с Академией практически в одиночку: «Я не матвеевец, никогда у него не учился и очень им не жалуем. Его резкое суждение о моей персоне мне известно. И все же я склонен выступить в защиту этого мастера — скульптора и педагога, профессиональная честность которого стоит вне всякого сомнения... Он учит пластическому движению в скульптуре, одному из главнейших элементов, из коих слагается произведение искусства...»

Послушаем заключительное слово президента Академии, где отцу моментально вспоминаются и более серьезные грехи, нежели защита поверженного мэтра: «...Несколько слов о выступлении С. Орлова. Сергей Орлов заставляет нас серьезно задуматься. Я хорошо помню, когда я его впервые встретил на выставке «Индустрия социализма», он показывал небольшие реалистические вещи. Мы отнеслись к этому тепло, внимательно. Затем его выступление с очень хорошей статуей «Мать», а также его фарфор на тему русских сказок и былин, и вдруг последняя выставка. Что это такое? С. Орлов, несомненно, талантливый скульптор, но как же случилось, что к 30-летию советской власти, к празднику не только народов Советского Союза, но и трудящихся всего мира, этот человек выставляет не что иное, как какой-то «Шабаш ведьм на Лысой горе». Если бы я не был уверен в том, что С. Орлов наш, советский человек и художник, я мог бы подумать, что эти его работы просто издевка. В них очень скверная аллегория, как, положим, и во всех выставленных его «чертовщинах»...»

ЧЕРТОВЩИНА СЕРГЕЯ ОРЛОВА

У меня на пианино стоит Бубик. Не надо искать в словаре Даля или в энциклопедии Брема это слово. Бубик, размером с кофейник, вылепленный из фаянсовой глины, закрутил и без того витиеватые рожки, расставил копытца, вытянул в трубочку пухлые губы и взирает на вас широко раскрытыми синими глазищами, обрамленными детскими ресницами. Спустя пять-шесть лет после кончины Сергея Михайловича на антресолях был обнаружен аккуратный ящичек, где в тряпицах и вате ждали своего часа три работы отца, относящиеся к сороковым годам. Сестре достался великолепный, расписанный кобальтом и ультрамарином грустный леший, заломивший два пальца в рот для свиста. Мама получила вариант сатира с похищаемой девицей, а мне достался Бубик. Вряд ли стоит искать политические аллегории в творчестве молодого скульптора. Давайте подумаем, что может создавать художник, бесконечно влюбленный в свой народ, когда вокруг идет идеологизация искусства на всех фронтах. Рождается новый жанр — керамическая скульптура малых форм. Создание композиций, обыгрывающих великолепные свойства материала (фарфора и фаянса), и, что интересно, обращение к теме фольклора оправданно и может быть (с известными оговорками) пропущено ситом сталинской цензуры.

[sgn]

ВОСПИТАНИЕ БЕЗ ВОСПИТАНИЯ

Патриотизм отца (Боже, как опошлили ныне это слово!) — не показной, меня воспитывали в духе уважения к истории, к традициям и к древней культуре «с младых ногтей». Великая Отечественная и подвиг советского народа не могут для нас стать предметом ёрничания, а 9 Мая и по сей день для моей мамы — святой день.

И в жизни никогда не отмечался выбор друзей по национальному признаку. Так уж сложилось, что самые близкие друзья Сергея Михайловича (дорогие и моему сердцу) — русские люди: художник Вербилковского фарфорового завода Евгений Петрович Смирнов, ленинградский писатель Константин Коничев, друг по Вологодчине физик Алеша Бутов...

Не забыть мне позорной для меня странички школьной биографии. В пятидесятые годы как детская реакция на волнения, происходящие во взрослом мире, создалась у нас в классе антисемитская обстановка. Объектом нападок был выбран живой и непоседливый Пашка Маргулес. Классная руководитель собрала родителей. Мама пришла с собрания относительно спокойная. «Анд-рюша, ты Павлика тоже обижал?» — «Да, мама. Он еврей, а евреи хотят Суэцкий канал у арабов отнять!» — «И ты собираешься так со всеми евреями поступать?» — «Конечно!» — «Вот твоя записная книжка, звони Алику Цигалю, сообщи ему, что больше с ним не дружишь». — «Как? Алик — еврей?» — «Нет, Цигаль — китаец. Можешь Мише Снегирю позвонить, обвинить его в агрессии на арабов...» — «И Снегирь тоже?..» Больше мы на эту тему не разговаривали, но у меня как-то мозги вернулись в нормальное состояние, и, когда Пашка появился в школе, я просил у него прощения и делал это настолько искренне, что дружба наша не только возобновилась, но стала очень крепкой. Чего в моей семье не могли допустить, так это снобизма. Сами из простых, родители не хотели, чтобы мои друзья комплектовались исключительно из детей художников и писателей. В списке моих друзей самый верный и старый друг Хачатур Бабасянц — из простой и не совсем благополучной семьи, Иван Архипов — вообще деревенский парень и т. д. Наличие родителей с «именем» накладывало на меня перед друзьями лишь одно обязательство — приобщать и их к миру Искусства.

ВОЛОГДА - МОСКВА

Сереже Орлову, можно сказать, крупно повезло. Когда в вологодском ФЗУ учитель рисования обратил внимание на увлеченность ремесленника лепкой глиняных фигурок и на умение ощущать, как говорят, «форму», он направил подающего надежды ученика к профессиональному частному учителю. А учителем этим оказалась умнейшая Юлия Ферапонтовна Лузан. У нее была дочь Оксана, в которую молодой Орлов, как говорили раньше, «втюрился». Сейчас старинные письма, хранящиеся в семейном архиве, смотрятся как окна в доброе старое время, не позволяющее заменить слово, живущее на бумаге, телефоном, и через эти окна просвечивает нежное отношение к возлюбленному объекту.

Лучшие для становления годы Сергея Орлова прошли под патронажем семьи Лузан, и, когда в Вологде пошло активное наступление на частную деятельность, Юлия Ферапонтовна с семьей была вынуждена перебраться в Москву, вслед за ней потянулся в Москву уже начинающий художник Сережа Орлов. Так открылась московская страница биографии скульптора.

Первые разочарования на любовном фронте: роман с дочерью Юлии Ферапонтовны ограничивается сугубо дружеской привязанностью. Что же касается творчества молодого художника, то оно могло быть пока представлено лишь в ряду самодеятельного искусства, а для этого в Леонтьевском переулке существовал «Музей Народного Искусства». Леонтьевский переулок... Здесь не только начиналась карьера моего отца, но и нашли друг друга мои родители, здесь — роддом, где рожала своего первенца моя сестра, здесь моя школа № 135...

«Музей Народного Искусства» имел при себе столь же крошечный исследовательский институт, куда после окончания художественного техникума попала моя мама (в дальнейшем — не без собственного имени в среде декоративно-прикладного искусства, художник-керамист Любовь Орлова). Девичье общежитие располагалось рядом, и на встречу Нового, 1937 года девушки пригласили парней их круга. Веселый, но и целеустремленный, общительный, но и не нахальный Сергей приглянулся хорошенькой, с чуть восточными черточками в лице, скромной двадцатилетней художнице Любе. Вспоминается, что облик уже повзрослевшей Любови Степановны вызвал интерес со стороны самого Р. Р. Фалька, пригласившего ее позировать (портрет ныне находится в Вологодском областном художественном музее). Там, уже в 50-е годы в мастерской Фалька, мама познакомилась с поэтессой горькой судьбы Ксенией Некрасовой, в дальнейшем пользовавшейся некоторое время нашим кровом, дружившей с мамой и ценящей ее талант: «А моя современница Люба рисовала цветы на фарфоре. / Пять лепестков у незабудки голубые; /ив каждом лепестке — / из синего черта, / и солнце желтое / на донышке цветка...» — из стихотворения Ксении Некрасовой «Люба».

СКАЗКА

Энергия молодого московского художника была неуемной. Пробелы в интеллектуальном воспитании и профессионализме частично были восполнены благодаря контактам с Юлией Ферапонтовной, а в дальнейшем — исключительно самообразованием и сумасшедшей трудоспособностью: кропотливая работа над полотнами старых мастеров, частые вылазки на «пленэр»... Большинство наиболее ценных этюдов того времени и законченных произведений маслом и гуашью любовно воспевают старую Москву с ее кривыми улочками и специфической цветовой гаммой. Идет поиск новых композиционных решений и в скульптуре, особенно когда перед художником открылись возможности фарфора и фаянса. Этому в какой-то степени способствовали тяжелые материальные обстоятельства художников военного времени — формовочные работы приостановлены, а лепить непосредственно из фарфоровой (фаянсовой) глины до Сергея Михайловича как-то никому не приходило в голову. Так создаются некоторые уникальные произведения.

Факт открытия творчества Сергея Орлова оказался более чем неординарным — экспонировавшийся на одной из первых (после перелома в истории Отечественной войны) московских выставок фарфор Сергея Михайловича привлек внимание «персоны» — американский посол, обладатель всемирно известной коллекции шедевров господин Гарриман отметил композиционную стройность и оригинальность аллегорической фарфоровой (уникум) скульптуры «Сказка»: Иван-царевич с Василисой Прекрасной на Сером Волке летят над дубравой, полной шарахающейся во все стороны нечисти. По рассказам советника по культуре при МИДе Александрова, уже после посещения послом США выставки в помещении Третьяковской галереи Молотов вызвал советника и обязал в срочном порядке организовать поиск какого-то Орлова, чья вещь так глянулась американцу. Незамедлительно надлежало снять с экспозиции указанную скульптуру, упаковать ее и доставить в посольство. В Третьяковке (время военное) света не было, и Александров в сопровождении директора Галереи со свечами выискивал среди множества фигурок и табличек нужную работу неизвестного доселе С. Орлова.

А буквально назавтра к черкизовскому домику подъезжает непривычная для этих улиц серьезная машина. После вручения письма из Кремля семья, не искушенная в подобных контактах, стала гадать, за какую аргументацию отказа отца посадят хотя бы не сразу. Ответ Сергея Михайловича был не слишком дипломатичным: «Пользуясь авторским правом, закрепленным в Конституции, категорически возражаю против передачи моей фарфоровой композиции в дар иностранному подданному, поскольку эта вещь создавалась как творчески осмысленное обращение к Русскому Народу и ее путь за океан не может быть оправдан никакими политическими мотивами...» Приглашение «наверх» не заставило себя долго ждать. Вячеслав Михайлович спокойно отдал должное здоровому патриотизму отца, произвел перед смущенным скульптором оценку ситуации: «Мы, возможно, несколько поспешили, но обстоятельства заставили нас так поступить. Ваша работа, по сути, уже подарена, так что давайте вместе думать, что можно сделать для того, чтобы русский народ не остался без предназначенного для него произведения. Предлагаю вам в кратчайшее время создать дубликат композиции — что для этого потребуется (условия работы, мастерская, «зеленая улица» при работе на фарфоровом заводе и пр.), естественно, будет выполнено». Главная гордость Сергея Михайловича была... Нет, не заказ на Юрия Долгорукого, последовавший спустя три года, и не включение в очередь на получение квартиры с телефоном, а потрясающая собственная мастерская с высокими потолками и окнами на север на улице Горького.

[sgn]

ПОСЛЕДНИЙ ГОД

При полном невмешательстве в мою личную жизнь Сергей Михайлович обладал удивительной способностью определять моментально, кем будет мне в дальнейшем тот или иной приглашенный — другом или врагом, искреннии ли человек или «держит фигу в кармане». Но в собственных друзьях и попутчиках ему удавалось разобраться далеко не всегда. Падкий на лесть, он вечно был окружен лицами не всегда чистоплотными — находились среди них и проходимцы, и обманщики. Тем более ценным было «приобретение» под конец жизни в качестве... (затрудняюсь сказать — модели? наставника? Потом сами решите, пока же назову — «собеседника») отца Варлаама.

Любимейшей исторической личностью в глазах отца был Александр Невский. На закате жизни отец вновь вернулся к излюбленному персонажу, но новый бюст, предназначавшийся Летнему Саду в Ленинграде, должен был по замыслу автора принципиально отличаться от переяславского: здесь князь должен быть молодым россиянином с фанатичным горящим взором, в свободном одеянии (кольчужка и плащ) и, главное, с некоторым интуитивно чувствуемым оттенком отмеченности Богом. Долго скульптор не мог найти подходящего типажа для лепки, и встреча наконец произошла — в Троице-Сергиевой Лавре. Молодой «черный» монах так отвечал отцовским представлениям о создаваемом им герое, что он ничтоже сумняшеся предложил монаху попозировать, на что получил вежливый отказ. Категоричности в отказе о. Варлаама не было, и Сергей Михайлович пошел на уговоры более высокого духовенства в лице настоятеля монастыря. Здесь ему было объяснено, что судьбу монаха может решать исключительно Синод. Поезд в Ленинград, прием в Святом Синоде и снова отказ. И здесь Сергей Орлов проявляет недюжинную смекалку: «Отцы святые! Что же вы делаете? Церковь канонизирует Невского, я собираюсь творить его лик, а вы мне палки в колеса ставите!» Наивысшее духовенство придумало выход: отец Варлаам назначается в послушание скульптору Сергею Михайловичу Орлову сроком на один год. Так у нас в мастерской поселился чернобородый, с глубоко посаженными выразительными глазами, гордой осанкой молодой иеромонах отец Варлаам.

С конца 1970 г. моему отцу было необходимо проводить долгое время в больнице, и настало время, когда он лег в нее, уже больше не вернувшись. Отец Варлаам постоянно навещал Сергея Михайловича, трогательно приносил какой-то харч, терпеливо ожидал в приемной... Помню, в одно из таких ожиданий мы были вместе. В беседе (опять же на тему о каких-то философских проблемах) о. Варлаам произнес: «Ну вот так же считал твой покойный отец...» — «Что-что?» — «О, прости. Оговорился».

Через три дня отца не стало.

«Отче мой, иже еси на небеси...» Аминь.
Андрей ОРЛОВ


Источник
Оффтоп

http://www.semeynoe.ru/zhilbilskulptor.html

[sgn]

Фигуры в посте 11,12,13,14 вероятно современный повтор, к сожалению...

[Vesper]

"Друзья-дежурные"
1940-е гг.

[Vesper]

Скульптор Сергей Орлов работает над памятником Афанасию Никитину в своей мастерской. 1955 г.