[Yo-moYo]

Рассказы о Москве и москвичах.

9 мая ближе к вечеру по Москве пронесся ураган, валивший огромные хрупкие старые деревья. В помощь ему хлестал буйный тропический ливень, по улицам неслись потоки воды вперемешку с оторванным ветками и спикировавшим с балконов бельём.
Но мы с мужем все-таки упрямо прошли по улице и магазинам, уныло выяснив, что все розы в горшочках были успешно распроданы ещё вчера.
В этот день навестить наших фронтовиков на кладбище нам с мужем не удалось.
К десятому все стихло, погода наладилась, упавшие деревья коммунальщики сурово распилили и дружно куда-то уволокли, выдрав громадные пеньки и спешно закидав рыхлой землей образовавшиеся ямы.
Жить опять стало можно, но муж вынужденно остался дома с испуганными животными, а я собралась и одна поехала на Ваганьково.
Наше Ваганьково - ужасно помпезное, крикливое и суетное кладбище - это надо сразу сказать честно.
Небольшое кафе-фуршет у самого входа, рядом - сосиски в тесте и любое мороженое. Ветер трещит полосатыми маркизами палаток, экскурсоводы что-то бубнят в громкоговорители, призывая в поход по кладбищу разнообразно одетых граждан...
Во всеобщей воскресной "карусели" здесь теперь отчетливо не хватает только военного духового оркестра - с мазурками и чардашем - в блеске труб и уханье литавр. Ну, может, ещё и кордебалета - но всего чуть-чуть и строго для особых ценителей.
Ваганьково было раньше совершенно другим: спокойным, достойным и чуть припыленным - да и Красная пресня тоже когда-то была простым и честным рабочим районом Москвы.
В торговом центре мне бодро собрали веселый пластиковый букет из сосновых веток с малюсенькими шишками и нескольких дробных сиреневатых кустов, очень похожих на какую-то безымянную лесную поросль.
В центре букета таилось игрушечное гнездо с двумя синичками, над ними реяла трепетная блестящая стрекоза.
Над стрекозой в разные стороны торчали яблоки и груши, насаженные на палочки, внося в общий вид немного радостного абсурда.
Да, я люблю своих родных. И в нашем доме, благодаря их труду и заботам, всегда было по-настоящему весело, ярко, щедро и феерически красиво: у нас пели хором и дружно выли по-волчьи под специальные егерские пластинки, паяли взахлёб до утра и в четыре руки вышивали шелковые картины, рисовали плакаты и дрессировали собак, пекли громадные кексы и покупали зАмковые сервизы, ходили нюхать первую сирень и учили детей правильно чистить оружие, делали зарядку и патроны, обязательно встречая друг друга с работы огненным борщом или финским супом для лесорубов.
Именно так в моё время жили почти все офицерские семьи, закалённые войной. Не может быть, чтобы мне одной так повезло.
Ну да ладно.
Вместо широкой аллеи, ведущей к могучему светлому зданию колумбария, сейчас осталась небольшая дорожка.
Это хорошо, потому что перестал выпирать под всеобщее обозрение громадный участок с толстенными золочеными перилами, купленный безутешным отцом - художником N для свой рано умершей юной дочери.
Накрепко связанный Высоцкий теперь тесно стоит спиной к двум громадным розовым надгробьям. Упокоенных там дружно хоронил весь "бомонд" нашей склочной столицы, говоря, что и усопшие эти - тоже божьи твари.
Что твари, это факт. Но только божьи ли? И бедный Высоцкий никуда больше не может теперь убежать.

- Париж, Париж!
Ты в синеве ночной
Огнями яркими горишь.
Париж, Париж!
Всегда, везде со мной,
Люблю тебя,
Париж, Париж!

Постойте-ка, это что - о Марине Влади?
Нет, это воспоминания о моей бабушке, которая из-за войны так и не попала в летный отряд, о её любимом фильме "Беспокойное хозяйство" и о живых и здоровых французских летчиках эскадрильи "Нормандия-Неман", в восторге наблюдавших за ходом съемок маленького сюжета о самих себе.

Но об это чуть позже.