[Люб.фарфор]

Удивительный факт: в начале ХХ века не кто-нибудь, а русские купцы увозили в Москву полотна Гогена, Сезанна, Матисса и Пикассо, в то время как во Франции эта живопись в лучшем случае вызывала равнодушие, а чаще — едкие насмешки и издевательства.
Благодаря поразительной интуиции богатый русский купец собрал накануне Первой мировой войны в своем московском особняке уникальную коллекцию французской живописи конца XIX — начала ХХ века, став величайшим коллекционером столетия. Выставка картин из легендарного собрания, устроенная в Париже Фондом Louis Vuitton в 2016 году, произвела сенсацию и побила все рекорды посещаемости, собрав за три с половиной месяца 1 200 000 зрителей. Продолжением ее будет выставка «Щукины. Биография коллекционера», которая открывается в Москве в ГМИИ им. Пушкина в 11 залах.

Купеческий сын Сергей Щукин позволил себе увлечься новым искусством, на что не мог решиться ни один аристократ, обремененный кучей семейных предрассудков и табу. Обладавший отвагой и редкой интуицией потомок боровских лавочников сумел собрать две сотни шедевров и рискнул заказать Матиссу панно «Танец» с обнаженными фигурами, которое спустя сто лет назовут Джокондой нового искусства.

Уроженец Боровска, дед Сергея Василий Петрович Щукин бежал в 1812 году из разоренного французами города. Обосновавшись в Москве, занялся торговлей мануфактурным товаром, воспользовавшись послевоенным подъемом. В 1836 году его дело унаследовали шестеро сыновей, служивших продавцами в лавке (или, как говорили тогда, «сидельцами в амбаре»). Быстро сколотить капитал удается самому энергичному. В 1856 году Иван Васильевич Щукин — уже купец Первой гильдии, владелец собственной торговой фирмы, входившей в десятку крупнейших российских скупщиков текстиля. Сделав большие деньги на торговых операциях, Иван Щукин вошел в число учредителей Товарищества ситцевой мануфактуры Альберта Гюбнера, а также стал крупным акционером текстильных фабрик Цинделя и Прохорова. А когда в России стали основываться банки (какая же торговля без кредитов), оказался одним из учредителей нескольких крупных финансовых организаций. В 1875 году вместе со своим старинным приятелем Кузьмой Солдатенковым, разбогатевшим на текстиле и банковском деле, он основал Трехгорный пивоваренный завод, который быстро стал самым крупным производителем пива в России и одним из ведущих в Европе.
Состояние Ивана Васильевича Щукина к середине XIX века исчислялось миллионами. За 250 000 рублей был приобретен трехэтажный каменный особняк с садом, оранжереей и мебелью в Лопухинском переулке. В 1882 году за 160 000 золотых рублей куплена усадьба князей Трубецких в Большом Знаменском переулке близ Кремля: двухэтажный особняк с гектаром земли. В особняке в 1886 году поселился с семьей Сергей Щукин.
Первые полотна импрессионистов — пейзажи Клода Моне и Камиля Писсарро — прибывают в нарядный особняк в Знаменке в 1898 году. Меньше чем за 20 лет оптовый торговец текстилем Сергей Иванович Щукин купит 256 произведений художников импрессионистов и постимпрессионистов, фовистов и кубистов. Сегодня стоимость щукинской коллекции, по самым приблизительным подсчетам, может оцениваться в $5 млрд.

[Люб.фарфор]

В 1890 году после смерти отца Сергей Щукин встал во главе семейного предприятия. Четверть века он управлял настоящей текстильной империей: оборот торгового дома «И. В. Щукин с сыновьями» был огромным, к 1914 году капитал фирмы составлял 10 млн рублей.
Сергей сильно заикался и был маленького роста и оттого старался быть успешнее, известнее и богаче братьев. В Москве его уважительно называли «министр коммерции». Всю жизнь он нуждался в сильных эмоциях — они были необходимы ему как воздух. По собственной воле Сергей Щукин воздвигал перед собой препятствия и с блеском их преодолевал: мог провернуть рискованную сделку, уплыть в Индию, пройти с караваном по Синайской пустыне или купить Пикассо или Матисса, приведя в шоковое состояние окружающих.
В свой первый зарубежный вояж, в Турцию и Грецию, чета Щукиных, Сергей и его молодая жена Лидия, оправились в 1891 году. После смерти отца возглавивший фирму «И. В. Щукин с сыновьями», 37-летний Сергей смог распоряжаться своим временем и средствами, не боясь родительского осуждения. До Первой мировой войны он успел объездить Германию, Италию и Францию, побывать в Англии и даже в Норвегии. Любимыми его маршрутами были Египет и Греция.
Поездку в Турцию и Грецию можно было квалифицировать как «деловой туризм»: помимо бесконечного осмотра памятников и живописных красот Сергей Иванович зондировал почву на предмет поставок дешевого текстильного сырья и новых потребителей русской мануфактуры. «Когда Сергей Иванович надевал феску, все принимали его за турка. Он смеялся, когда нам про это рассказывал. И вообще он рассказывал о путешествиях так образно и так пылко, что мы себе все так ясно представляли — Афины, Олимпия, Бурса», — вспоминала одна из его воспитанниц.
В 1895 году Сергей Щукин отважился поехать в Индию — редкое в то время для русских направление: «Пароход наш «Каледония» громадных размеров. Точно целый городок. На нем более 500 пассажиров и столько же прислуги и разных служащих. Матросы все малайцы. Так как пассажиры, за исключением нас, одни англичане, то и образ жизни совершенно английский и к обеду все обязательно должны являться во фраках или смокингах», — описывает Щукин плавание брату Петру, оставленному «на хозяйстве». Зная, что того интересуют кулинарные подробности, рассказывает, что «на стол в Бомбее жаловаться нельзя. Много разных новых для нас фруктов. Мандарины превосходны, сочны и сладки. Хороши также манго… Масса пород бананов... Очень хорош всюду белый хлеб, в роде нашего ситного (что дают в Нижнем)».
В Индии «все красиво и декоративно, словно попали в совершенно другой мир», «дома раскрашены прелюбопытными картинами: охота на тигра, битвы, плоды». Особенно поражает обилие пагод, причем «некоторые с золочеными главами очень напоминают наши церкви» и есть даже «в стиле нашего Василия Блаженного». На память супруги сфотографировались вдвоем на слоне. Молодой, счастливый, с горящими от восторга глазами Сергей Иванович и задумчивая, смотрящая куда-то вдаль Лидия, в облике которой проступает нечто нездешнее.

[Люб.фарфор]

В 1904 году Сергею Щукину исполнилось пятьдесят. На стенах гостиной дворца князей Трубецких, в котором он живет с красавицей Лидией, тремя сыновьями и дочерью, сияют, словно драгоценные бриллианты, танцовщицы Дега (по 35 000 франков за каждую; стоимость одного золотого рубля в 1900 году составляла 2,6 золотого французского франка и равнялась нынешним €10). Уже куплены «Скалы в Бель-Иль», «Лондонские туманы» и «Завтрак на траве» Клода Моне. За пять лет он приобрел более 50 полотен, но увлечение символистами и импрессионистами остается в прошлом: в Москву мчатся полотна Гогена, Сезанна и Ван Гога.
Пики увлечения Гогеном, словно кривая кардиограммы, фиксируют пережитые Щукиным трагедии. Осенью 1905 года из дома исчез младший сын Сережа, через год на берег Москвы-реки весеннее половодье выбросило его тело. В январе 1907 года скоротечный рак унес в могилу жену, 43-летнюю Лидию, в январе 1908 года в Париже покончил с собой младший брат Иван, страстный коллекционер и ученый, недавно возведенный в кавалеры ордена Почетного легиона. И опять страшный январь. В 1910 году выстрелом из пистолета сводит счеты с жизнью средний сын Гриша.
В 1906 году, похоронив сына Сережу, Сергей Иванович купил полную неги и сладострастия «А, ты ревнуешь?» Гогена. После скоропостижной кончины обожаемой жены он на год потерял интерес к живописи, буквально удалившись в пустыню. В октября 1907 года Щукин отплыл в Александрию, где его уже ожидал караван, собранный конторой Кука, бюро путешествий Ch. Cook & Son: 18 верблюдов, 15 бедуинов, два переводчика, повар и слуга. Он решил забыть о культурной жизни и пройти по пустыне: жить в палатке, питаться, как настоящий бедуин, финиками и хлебом и «прожить так, как жили 2000–3000 лет до Р. Х. Телеграфы, телефоны, железные дороги, пароходы, роскошные отели, автомобили, театры, галереи — одним словом, все внешние условия нашей жизни, вся наша так называемая культура должна быть оставлена и забыта», — писал Щукин в своем «Синайском дневнике».
Но уже через две недели Щукин пожалел, что поддался на такую авантюру. «Нет, какие путешествия в мои годы! Для меня Париж, искусство, музыка, живопись, изящная литература. Хорошо бедуинам. Они прошли пешком 40 верст (не отдыхая), в жару около 50 градусов, и потом часа два работали. Зато рассказывают, когда бедуину нечего есть, он кладет себе камень на живот и не чувствует голода. Нет, мне это не по силам. Мои удовольствия другого рода. Я с наслаждением слушаю музыку Скрябина, читаю Валерия Брюсова, смотрю картины Мориса Дениса. Нет! Нет! Назад в Европу, в мой культурный, тонкий, изящный мир! Но как и вырождает нас культура! Какой мы сравнительно слабый народ, физически, пожалуй, и нравственно».
И вот он уже готов заплатить за таитянскую Венеру Гогена, прекрасную «Жену короля», немыслимую цену — 30 000 франков (учитывая, что огромный холст «Сбор плодов» обходится ему в 17 000, а стандартная цена полотна художника — 8000 франков).

[Люб.фарфор]

Именно первобытное спокойствие таитянских полотен легло бальзамом на душу обезумевшего от горя вдовца: на «гогеновский иконостас», устроенный в парадной столовой, было потрачено больше 100 000 франков.
К восприятию новой живописи владелец текстильной империи был подготовлен: подбор ассортимента тканей выработал у него профессиональное отношение к цвету и рисунку.
В живопись Матисса Щукин влюбился всем сердцем, раз и навсегда. По натуре и темпераменту Сергей Щукин, как верно отметил художник и критик Игорь Грабарь, был «собирателем искусства живого, активного, действенного, искусства сегодняшнего, вернее завтрашнего, а не вчерашнего дня». В 1909 году он рискнет заказать Матиссу огромные декоративные панно с обнаженными фигурами. Рискованные вещи, щадя деловых людей, Щукин обычно «выдерживал» в кабинете, а «Танец» выставил на парадной лестнице. Он настолько искренне верил в то, что живописи Матисса принадлежит будущее, что бросил вызов консервативному русскому обществу.
«Будут кричать, смеяться, но, поскольку, по моему убеждению, Ваш путь верен, может быть, время сделается моим союзником и в конце концов я одержу победу», — написал Щукин Матиссу. «Требовалась смелость написать панно, но требовалась и отвага купить их», — скажет художник.
Осенью 1911 года Анри Матисс приехал в Москву. Не всех иностранных знаменитостей встречали с такими почестями, как его. На открытках с видами Москвы Матисс писал друзьям, что не сумел увидеть Le Czar, но путешествием доволен, погода здесь ужасающая, но жить в Москве шикарно — «здесь кутят с вечера до утра», благодаря чему «у города есть свое лицо и образ, примитивный, совершенно прекрасный и даже немного дикий».
Матисс приехал в Россию в конце октября и, конечно же, мечтал увидеть настоящую русскую зиму со снегом, но вместо снега шел дождь. Зато он увидел иконы. «Я десять лет потратил на искание того, что ваши художники открыли еще в XIV веке. Не вам надо ездить учиться к нам, а нам надо учиться у вас», — любил потом пересказывать Щукин слова Матисса.
Гость только и делал, что осматривал достопримечательности, давал интервью, посещал театры и званые обеды, неизменно становясь героем вечера. Щукин рассказывал, что Матисс у него «зажился»: «пьет шампанское, ест осетрины и хвалит иконы; не хочет-де в Париж». А еще «говорят, что картину Матисса, выписанную им себе, [Щукин] сам же у себя подмалевал и Матисс-де сделал вид, что этого не заметил». Действительно, скандальное панно, так возмутившее посетителей парижского Осеннего салона 1910 года, «Музыка», в Большом Знаменском переулке висело на парадной лестнице особняка вместе с «Танцем». Смутившийся собственной смелости Сергей Иванович «Музыку» подкорректировал, закрасив причинное место у маленького флейтиста.
Поэтому, когда гость впервые поднимался по лестнице его московского дома, Щукин сильно нервничал. Старший сын Иван рассказывал, что Матисс сделал вид, что ничего не произошло, но вскользь заметил, что «фиговые листочки», в сущности, ничего не меняют. Но Матисса задела развеска собственных картин. Висели они по разным комнатам и вдобавок под сильным наклоном, под стеклом, на манер старых мастеров. Тут Матисс рассердился не на шутку и заявил, что подобное экспозиционное творчество способно убить не только его живопись, но даже и слона.

[Люб.фарфор]

«Анри Матисс… поработил весь дом Щукина и велел ему повесить только свои работы, а остальное отправить на чердак. Щукин мог бы оставить по крайней мере Пи-пи-ка-саса, но Ма-ма-ма-тисс не разрешает», — язвил критик Эмилий Метнер, передразнивая заикание Сергея Ивановича. В результате авторской развески сложился интерьер розовой гостиной. «Нежно сверкает позолота, и мягко переливаются пастельные тона шелка. А на стенах повсюду ослепительной красочности картины», — писал Василий Кандинский. Щукин не раз повторял, что зал Матисса для него — «оранжерея ароматная, а иногда и ядовитая, но всегда прекрасных орхидей».
Но в начале 1910-х Щукин начал «изменять» Матиссу, активно приобретая картины Пикассо и Дерена. Даже уступив Пикассо по числу работ (тройка лидеров парижского авангарда выглядела следующим образом: Пикассо — 50, Матисс — 37, Дерен — 16 работ), Матисс оставался вне конкуренции. Разлюбить его «праздник и ликование красок» Щукин так и не смог.
Очень часто картина с первого взгляда не нравится, отталкивает. Но проходит месяц, два — ее невольно вспоминаешь, смотришь еще и еще. И она раскрывается. Поймешь и полюбишь», — признавался Щукин журналистам. Его старшая дочь, графиня Екатерина Келлер вспоминала, что если отец испытывал при взгляде на картину необъяснимое возбуждение, доходившее до нервной дрожи, то он брал работу не раздумывая.
Именно так случилось с Пикассо, чью первую картину Щукин купил осенью 1909 года. Показывать ее он долго не решался: «Дама с веером», состоявшая «из треугольников и геометрических фигур», вносила резкий диссонанс во все собрание, поэтому была повешена в полутемном коридоре. Щукин признавался, что при взгляде на картину чувствовал у себя во рту куски битого стекла, но день ото дня «Дама» начинала притягивать его все сильнее и сильнее. В один прекрасный день он попал под гипнотическое влияние живописи Пикассо… и начал покупать картину за картиной.
В 25-метровом кабинете Щукин повесит три десятка полотен раннего кубистического периода, стиль которого принято называть негритянским, и поставит витрину с африканскими скульптурами, как в парижских мастерских Дерена, Вламинка и Пикассо. Если с московским музеем Матисса еще могло поспорить американское семейство Стайнов, то со знаменитым «Кабинетом Пикассо» не мог конкурировать ни один частный коллекционер ни в Европе, ни в Америке.
Однако Щукин не остановился на Пикассо, а пошел дальше. В 1912 году он поразил всех, привезя в Москву полотна таможенника Руссо, угадав направление, которому принадлежало будущее: наивное искусство. Последним его кумиром станет Андре Дерен, чьи коричнево-черные полотна мало походили как на сочную, жизнерадостную живопись Матисса, так и на откровенно сотворенный мир кубистического Пикассо. Художница Наталья Поленова вспоминала, как Сергей Иванович демонстрировал только что доставленный из Парижа «Портрет неизвестного, читающего газету»: «Были все художники «Бубнового валета». Сергей Иванович заикался на букве «п», он стоял перед Дереном и кричал: «Весь Пи-пи-пи-кассо меркнет перед этим по-по-по-ртретом!»

[Люб.фарфор]

Щукинские «лекции и восторженные пояснения новых веяний живописи Парижа» потрясали, по словам князя Сергея Щербатова, академические основы преподавания, подрывали авторитет учителей, «революционировали молодежь и порождали немедленную фанатическую подражательность». Щукин возложил на себя миссию просветителя, наставника, пропагандиста нового искусства и с удовольствием водил экскурсии по залам своей галереи, а «молодежь стояла разинув рты, похожая на эскимосов, слушающих граммофон», перед холстами художников крайнего течения.
Овеществленным результатом щукинского просветительства стало знаменитое на весь мир искусство первого русского авангарда. Можно без преувеличения сказать, что генерация русских авангардистов «вылупилась» в нарядном московском дворце. Творческая молодежь была обязана хозяину галереи в Знаменском переулке узнаванием иной живописной культуры. Делавшим первые шаги в искусстве хватало одного посещения Знаменского, чтобы начать строить картины а-ля Сезанн, плениться экзотикой Гогена или декоративностью Матисса. Разрыв между российским и западным искусством, еще вчера считавшийся непреодолимым, быстро сокращался.
«Виной» тому был Сергей Иванович Щукин. Все самое лучшее и самое интересное он увозил в Москву. Потрясающий нюх на все действительно новое и значительное позволял ему неизменно оставаться лидером. Даже если понравившегося художника уже открыл кто-то другой, Щукину все равно удавалось обойти конкурентов — количеством или качеством купленных вещей, а иногда тем и другим сразу.

[Люб.фарфор]

В августе 1914-го границы закрылись, русские банки отказывались переводить деньги, и о покупках в Европе пришлось забыть. Зарезервированную у Матисса «Женщину на высоком стуле» (ныне в собрании МоМА) Щукин так не смог получить. Последним, тридцать седьмым по счету полотном художника в коллекции остался «Портрет мадам Матисс».
В августе 1918 года Щукин успел исчезнуть из России до начала красного террора: он уехал из города вместе со старшим сыном Иваном (который закончит Сорбонну и станет ведущим специалистом по персидской миниатюре) на так называемом Украинском поезде.
Чуть раньше Москву покинула жена с маленькой дочкой: в 1914 году Сергей Иванович женился на пианистке Надежде Конюс, в 1915 году у них родилась дочь Ирина. Из-за куклы, с которой ехала трехлетняя Ирина, на пограничной станции случился неприятный инцидент. Огромная французская кукла вызвала подозрение у часового, и тот попытался ее отобрать. Девочка начала рыдать, пассажиры вступились, поднялся шум, куклу вернули. Но красноармеец оказался прав: в куклу Тамару были зашиты золото и бриллианты.
Семья воссоединилась в немецком Веймаре и планировала дальше ехать во Францию, но никаких документов с собой не было. И, о счастье: о застрявшем в Германии Щукине узнал искусствовед Юлиус Мейер-Грефе, в судьбе которого Сергей Иванович три года назад принял самое живое участие. Мейер-Грефе отправился санитаром-добровольцем Красного креста на Восточный фронт, но был взят в плен и сослан в Сибирь. Из газет Щукин узнал о знаменитом военнопленном и тут же написал немцу, что всегда считал его книги ориентиром в своей собирательской деятельности, и предложил всецело располагать им самим и его кошельком. Мейеру-Грефе была послана чудесная каракулевая шапка, номер журнала «Аполлон», посвященный щукинской галерее, три сторублевые банкноты, а также русская грамматика и словарь. «Получать по сто рублей в месяц — такой плен возможен только лишь в России».
Мейер-Грефе использовал свои связи в высокопоставленных кругах, и в апреле 1919 года его протеже наконец получил разрешение на въезд в Швейцарию. В июне консульство России в Женеве выдало Щукиным паспорта: консулу пришлось использовать дореволюционные бланки и собственноручно замазывать чернилами упоминание об исчезнувшем государстве, некогда именуемом Российской империей. Летом 1919 года бывший московский богач смог въехать с семьей во Францию. За него поручились французские деловые партнеры и банк «Лионский Кредит».
Оставшаяся в Москве коллекция в ноябре 1918 года была национализирована. Ее «кончину» Сергей Иванович Щукин пережил так же, как пережил смерть своих сыновей, жены, братьев, — глядя на картины.

[Люб.фарфор]

В изгнании он провел почти 20 лет и в январе 1936 года тихо скончался в Париже в своей квартире на улице Вилем, где о прошлых кумирах ему напоминали висящие на стенах голубые и розовые Дюфи и мрачноватая живопись Ле Фоконье.
Щукины никогда не нуждались. Предусмотрительный Сергей Иванович перед войной перевел свое личное состояние в шведский Stockholms Handelsbank. Это позволило в 1926 году приобрести квартиру площадью 200 кв. м: она занимала весь пятый этаж и состояла из большого салона, малого салона, парадной столовой, трех спален и будуара. На последнем этаже находились две комнаты для прислуги.
Но с коллекционированием было покончено раз и навсегда. Уговорить Сергея Ивановича хотя бы сделать вид, что он снова покупает, не удалось ни одному из парижских маршанов. «Если бы вдруг я опять стал собирать, — говорил Сергей Иванович Павлу Бурышкину, — то, наверное, начал бы с Дюфи». Оптимистичная живопись этого художника напомнила ему о Матиссе.
Клан Щукиных: письмо потомков от 2017 года
Летом 1918 года пути отца и сына разошлись. Иван Сергеевич Щукин, по возрасту подлежавший мобилизации, надел военную форму и отправился на фронт. Он оказался в Крыму с последними войсковыми частями барона Врангеля и в ноябре 1920 года вместе с остатками Белой армии был эвакуирован в Константинополь на кораблях союзников. Оказавшись в Турции, Иван Щукин решил остаться в бывшей столице Оттоманской империи. Восток всегда манил его, но была и другая причина, чтобы задержаться в этой стране, — он влюбился. Избранницей сына миллионера стала красавица-гречанка. Пара совершила традиционное в семье Щукиных паломничество к пирамидам (сохранилась их фотография верхом на верблюдах на фоне сфинкса — единственное подтверждение факта страстного романа русского интеллектуала и греческой красавицы). В начале 1930-х Иван Сергеевич покидает стамбульскую невесту, успевшую родить ему сына, и уезжает в Париж. Получив ученую степень в Сорбонне, Иван решает, что совершил ошибку, и едет в Турцию, чтобы сделать любимой предложение, но увы — подруга уже вышла замуж.
Роман этот хранился в тайне до недавнего времени, и, если бы не пришедшее из Америки в 2017 году письмо, никто бы и не узнал, что неведомый внук Щукина окончил медицинский факультет в Стамбуле, уехал стажироваться за океан и навсегда остался в Соединенных Штатах. После себя он оставил сына, который тоже стал врачом, и дочь, которая и поведала французским родственникам эту романтическую историю.
Иван Сергеевич Щукин, втайне помогавший своему единственному сыну, сделал блестящую университетскую карьеру и стал выдающимся специалистом по персидской миниатюре. Большую часть жизни он прожил в Ливане, служил профессором на кафедре истории искусств в Бейрутском университете. В 89 лет трагическая судьба, преследовавшая всех сыновей Лидии и Сергея Щукиных, постигла и его. В 1975 году он вместе с женой-венгеркой погиб при взрыве самолета авиакомпании Malev, летевшего в Бейрут из Будапешта в начале Ливанской войны. По слухам, при нем был неизменный кожаный саквояж, с которым он никогда не расставался, уезжая в Европу. В саквояже, как и в кукле его младшей сестры, хранились сокровища — его ювелирная коллекция, исчезнувшая вместе с обломками самолета.

[Люб.фарфор]

В ночь смерти жены Лидии в январе 1907 года Сергей Щукин принял решение завещать свою галерею городу (согласно его воле, коллекция должна была поступить в Третьяковскую галерею). Об этом никто не вспомнил, издавая декрет о национализации Художественной галереи С. И. Щукина, превращенной в Первый музей новой западной живописи. В 1923 году де-факто, а в 1928 де-юре Первый музей был соединен с коллекцией Ивана Морозова (1871–1921), его друга и соперника. Из двух великолепных собраний родился первый в истории Музей нового западного искусства. Сталинские репрессии и давление на культуру уничтожили это удивительное собрание: вскоре после войны, в 1948 году, в разгар борьбы с космополитизмом и буржуазными влияниями ГМНЗИ ликвидировали, а коллекции поделили между собой Москва и Ленинград.
P. S. от биографа
Смерть Сталина в 1953 году и начавшаяся оттепель вернули томившиеся в запасниках Государственного Эрмитажа и ГМИИ им. А. С. Пушкина картины публике. Однако имена тех, благодаря кому шедевры Моне и Сезанна, Ван Гога и Матисса, Дерена и Пикассо оказались в России, упоминать было не принято. И я, придя студенткой на работу в Пушкинский музей в начале 1970-х, никогда прежде не слышала имени Щукина. Но благодаря музейному архивариусу Александре Демской, занявшейся историей создания музейной коллекции, и собранным ею рассказам тех, кто помнил Сергея Ивановича Щукина, кто хранил его письма и фотографии, эта фигура постепенно материализовывалась. В 1990 году мы встретились с младшим внуком коллекционера Андре-Марком Делок-Фурко — сыном Ирины Щукиной, младшей дочери Сергея Ивановича. И с тех пор вместе шаг за шагом вдвоем открывали для себя мир великого человека. От тотального забвения к всемирному признанию — такой путь проделал Сергей Щукин, веривший, что искусство передовых французских живописцев конца XIX и начала ХХ веков «равноценно тому, что создано лучшего в искусстве прошедших веков».
Статья Наталии Семёновой