[nomados]

Долговязый и худющий Мартин был посмешищем роты. Каска постоянно наползала на глаза и добавляла комичности нелепой фигуре молодого защитника из гитлерюгенда. И кличка у него была «Вешалка». Вот так на нем сидела форма, как на вешалке. Унтер-офицер Хартман поставил перед отделением задачу прикрыть передвижение колонны, подавив огневую мощь русских, засевших в соседнем доме. Не всего дома, а только окон второго этажа, выходивших на их сторону. Вместе с рядовым Горстом, пригибаясь, побежали занимать свою позицию и не успели. Все ожило, загрохотало. Автоматные очереди слились в один сплошной перекрестный огонь. Горст резко остановился. Мартин по инерции уткнулся в его спину. Окна в проходной комнате не существовало. Снарядом разворотило стену и огромная дыра зияла от пола до потолка. Опасный переход. Как на ладони у противника. Передохнув и дождавшись секундной паузы в этой адской какофонии, Горст рванул вперед.

- Stop, Martin!*- так резко и громко над ухом раздался отчаянный женский голос, что занесенная для прыжка нога застыла в воздухе. Он обернулся - никого не было. И не могло быть! Глухая тяжелая очередь вернула в действительность. Пулемет Семеныча успел переломить Горста надвое, и то, что от него осталось, лежало у стены, усеянной причудливыми точками и кляксами, нанесенными кистью войны. Осознание того, что от смерти его отделяло два шага, сковало разум. Тело не слушалось. Ватные ноги не держали, и Мартин сполз, почти свалился на пол. Он не чувствовал боли и не ощущал, как кровь, из цыплячьей, тоненькой шеи, посеченной острой кирпичной крошкой, стекает вниз к тому месту, где сильнее всего бухало и билось в груди.

В чувство его привел тот же голос, который не дал погибнуть:
«Kuemmere dich um dich selbst! Du bist der letzte Mann in unserer Familie!»**
Мартин опять стал пугливо озираться. Звук выключили. Страшное немое кино. Гарь, столб пыли, пустота, Горст, как выброшенная кукла в углу, и этот голос.
Мама? Он не мог в это поверить!
Побелел и дрожащим голосом, не слыша себя, прокричал, как контуженный:

- Mutter! Du lebst nicht! Du bist tot! ***

Но никто не ответил. Он заставил себя лечь и пополз выполнять приказ унтер-офицера. Состояние обреченности, растерянности и страха, не могло остановить семнадцатилетнего перепуганного мальчишку.

- Я должен выполнить приказ! Дисциплина, ген впитанный с молоком матери, гордость народа и его боль. Сила немецкой нации и одновременно его слабость. Он полз и полз. И кажется не было конца и края этому пути… Потом ему часто снился один и тот же сон. Как ползет. В никуда и ни откуда. Без времени и без пространства.

***************

Семеныч стрелял почти без остановки. Его оружие сеяло смерть и хаос вокруг. А немцы лезли и лезли. Откуда-то сбоку закидали гранатами окна на первом этаже. И пулемет из взвода Звягинцева замолчал. По всей видимости надолго, а может и навсегда.
Закончилась вторая лента.
- Ствол!
Митька выдернул за деревянную ручку раскаленную трубку. Шесть секунд. Всего шесть секунд! А пуле хватило. Она ударила прямо в портсигар. У сердца. Семеныч всхлипнул.
И завалился на спину. Митька метнулся к нему. Но что он мог? Разрывался между раненым командиром и пулеметом. Спасла положение Катя. Подлетела. Упала на колени. Одной рукой удерживала Семеныча, а другой уже тянула из сумки бинт.

- Миленький! Родной! Держись! Потерпи!

Рванула фуфайку, отбросила мешающий ей портсигар и затыкала рану пакетом, с силой прижимая его к фонтанирующей кровью ране. В соседней комнате кто-то страшно закричал. Придавила для веса, набухающий пакет, тяжелой шапкой, и убежала на крик.

По закону жанра, портсигар должен был спасти нашего героя. Но ведь это была жизнь, а не фантазия писателя. Пуля пробила алюминий и застряла в сердце, причиняя неимоверные страдания. Если бы не препятствие, смерть была бы мгновенной. А так, он дергался, как под воздействием электрического тока. Руки бессмысленно шарили по полу, разгребая штукатурку и бой кирпича. Пока не наткнулись на портсигар. Митя обернулся. Смертельно раненый командир надувал ртом кровавые пузыри и силился что-то сказать. Смотрел на проплывающие облака и тянул к ним руку с окровавленным пробитым портсигаром. А Мите некогда было даже оттереть пот, который смешивался с копотью и застилал черным глаза. Лента заканчивалась, и помочь было некому.

Семеныч в это время видел отца, который стоял у окна в своей неизменной рубашке, коренастый, как и он сам. С опущенными вниз сильными и большими, как лопаты, руками, не зная куда их деть, как будто стеснялся. Натруженные и мозолистые, они приходили в движение только во время работы, когда клал печи или возился с виноградом.
Не мог понять, что он здесь делает? Силился сказать, чтобы пригнулся. И не знал, что бати уже три дня как не было в живых. Он умер возле своей лозы, так и не дожив до юбилея.
Агония длилась целую вечность. И только когда атака фрицев захлебнулась, затих и Семеныч.

**************

Из воздуха родилась капля, повисела, набухла и бесшумно устремилась вниз, точно в открытый пузырек. Стрелка весов дрогнула и заняла среднее положение. Чашки покачались и замерли друг против друга. Руки тут же пришли в движение. Отточенным движением притерли пробку, положили «пару» в специальный ящик и отправили в длинное путешествие по архивным полкам. Ящик сам собой поплыл вдоль стеллажей судеб в поисках своего, только для него предназначенного места.

***************

Митька сидел возле трупа Семеныча, крутил в руках развороченный пулей портсигар и разговаривал с успевшим стать за последние месяцы самым близким человеком.
В горячке боя, он так и не успел осознать, что все уже кончено и рядом лежит не его немногословный командир, а остывающая и неподвижная плоть, накрытая шинелью.
- Шеменыч! Ты не шомневайща! Я передам! И жащелку приделаю! - Потом помолчал и добавил уже не так уверенно, – ешли доживу. Шам шьезжу и передам.

***************

Мартин часто приезжал сюда. Стоял и слушал. Вспоминал тот страшный день, и мамин голос, спасший его от сокрушающей все на своем пути пулеметной очереди русского.
Вот и сегодня его привезла внучка. Он тяжело выбрался из машины и, хватаясь за Гретту, доковылял до точки. Точки пересечения. Он мог найти её в полной темноте и с закрытыми глазами. А чуть дальше, правее и выше, когда-то было другое окно, из которого в тот день убил русского пулеметчика, строчившего без остановки, как сумасшедший. Мартин даже не мог поднять голову. И вдруг пулемет замолчал. Стрелком Мартин был посредственным, а здесь попал с первого раза. Он был уверен в этом. После его выстрела, русский исчез и больше он его в окне не видел.

Девушка тактично отошла в сторону. Тяжело дыша, держась за стену, в сотый раз искал ответ. Явь? Сон? Или все же правда? И мама его спасла... с того света. Но ответа не было.
Оживленная мирная улица жила настоящим. Разноголосица туристической реки, плывущей мимо, мешала сосредоточиться. Картинка из прошлого осталась только в памяти. Рекламные огни на новых зданиях из стекла и бетона, ажурные вывески и проплывающая разноцветная людская масса кричала о мире. И ничего здесь не напоминало тех трагических событий. И он не чувствовал в своем воображении не только войны, но даже его эха и родного маминого голоса, благодаря которому был жив.
Мартин разочарованно вздохнул, жестом подозвал Гретту, и они поехали назад. В хоспис. В последнюю для него поездку.

***************

Массивные аптекарские весы уверено стояли на ножках… Пальцы нетерпеливо постукивали по столу. Стрелка не шевелилась. Замерла в неудобном положении. Чего-то не хватало…..



* Мартин стой!
** Побереги себя! Ты последний мужчина в нашем роду!
*** Мама! Тебя же нет! Ты умерла!