[nomados]

Ну что ты ноешь: «У-у-у-у, да у-у-у-у!» - Господи! Хоть бы мявкнуть попробовал! Мало того, что с потолка капает, так еще и твои слёзы.
Я уже мокрый весь! Что ты за дуралей!
Почему из миллиона котов – один единственный аутист мне достался? За что? За какие грехи?

– Хозяйка!!! Хозяяяяйка!!!
Не слышит…

Два года назад я нашествие вьетнамцев пережил. Похлеще монголо-татар, прости Господи! Как начнут селедку жарить – святых выноси. Сдала им хозяйка дом на зиму. Куртки шили. Так-то они тихие. Одно - машинки стрекочут. Скучно с ними было. Говорят не по-нашему. Не по-людски. Слова короткие, как огрызаются.
Пообвыкли, осмелели немного. По воскресеньям складывались и Любку приглашали с соседней улицы. Глыбоподобную крашенную блондинку, лет сорока. Самогонки ей нальют – она и счастлива. Королевой себя чувствовала! А ухажеры ейные сидят и своими птичьими задами на мне елозят. И глаза с груди ее пышной не сводят. Улыбаются! Она понимает, что им нужно, хохочет, заливается. Напоят ее. За грудь, с арбуз размером, лапками своими сухонькими хватают, а обхватить не могут. И поскуливают от счастья, как будто летчика американского в плен взяли. На третьем клиенте и ее разбирать начинает! Последнего в очереди прихватит за ягодицы ручищами, притянет к себе в волнении любовном и шепчет с придыханием на всю хату:

– Косоглазенький, женись на мне! - А сама дышит часто-часто, как паровоз на подъеме!

Не-е-е! Лучше уж вьетнамцы с Любкой, чем бомж прошлогодний. Серафима приболела и к племяннице на зиму переехала. А он сюда залез. И спать на мне присоседился.
Грязный, вонючий. Чесался постоянно. Через него и ко мне перелезли то ли блохи, то ли клопы! Вся прошлая жизнь мёдом показалась. Изнемог так, что только и молил:

– Сожгите меня! Сожгите! Нету сил терпеть!

И спалила бы Серафима, если бы не соседка. Какой-то порошок принесла, водой разбавила и облили. Так и выжил! Ты и горя не видел в своей жизни! И никогда не поймешь мук моих, когда внутри тебя сутками кто-то ползает. Так ползает, что вся вата зудит и дыбом становится!

А как все хорошо начиналось! Счастливые супруги еще до войны меня купили!
Магазин открылся «Новый быт». Вот там я их и дожидался. С обновкой домой шли. Радостные! Дождик начался. Меня развернули и на головах несли. А подо мной дочка хозяйская топала, как под зонтиком. Я гордый такой плыву, колыхаюсь!
Симпатишный в молодости был – в полосочку. Точно тебе говорю!

Костюм в полосочку,
Да кожаны ботиночки.
Зажгли в душе твоей
Пылающий костер!

Хорошо жили. Душа в душу! Муж с работы придёт, руки вымоет и давай с дочкой баловаться. Катаются на кровати, визжат. А мне-то что! Ну - бока примяли. А весело! Не чужой, как ни крути!

Медовый месяц я пропустил, но сыночка на мне накувыркали. Это факт!
Хороший получился сынок, тихий. Не крикун какой-нибудь. Энурезом только страдал. Намаялся я. Ночью - сухой, а под утро, когда к родителям прибежит, - мокрый. А я потом на веревках полдня сохну. И опять все снова. Так что и обоссаный я, и раненый.

Во время войны в погребе прятались. Как бомбить начинают, хозяйка мной как щитом укрывалась, детей в охапку и в погреб. Я-то сразу понял, что раненый. А она два дня еще ворочалась, пока осколок нащупала. Выдернула, да дырку зашила. Хранила как память, а потом задевался куда-то. Этих осколков в огороде тьма-тьмущая была! Крупные повыдергали, а мелкие так и проросли в земле.
А второй раз, когда НКВД хозяина арестовывал. Вспорол ножом меня ретивый сержант, как свинье живот. Покопался во внутренностях и разочарованный отбросил, как чуждый элемент.

Лежим, плачем с ней, с хозяйкой. Она за мужа убивается, а я за живот. Вата, как кишки, повылазила. Зрелище, я скажу, не из приятных. От того обыска отметина в виде длинной латки осталась. Вот на отметину эту, память мою, ты сопли свои и пускаешь.

Добрая хозяйка у нас. Ох, добрая!
Столько горя повидала, а доброту не расплескала.
О, как, стихами заговорил! Это я к тому, что утопить тебя сразу надо было! Мучаешь всех! И себя тоже! Ну где это видано: кот - аутист!
И слово-то какое важное, иностранное! А самостоятельно даже пожрать не можешь. Мордой в миску тыкать нужно.

Любил я деток хозяйских. Мать песни им пела, да сказки рассказывала.
Как-то принесла синичку. Замерзла бедная и упала. Отогрели ее, подкормили. А весной всем семейством на волю выпускали. Праздник весны устроили по этому поводу. Пока отец домик для нее на дереве сооружал, Серафима печенек напекла, да не простых, а фигуристых - в виде птичек. Детям на радость!

Это я к тому, что родители отзывчивые, с теплотой, и в детях души не чаяли. И детки послушными и ласковыми росли.
Маринка бывало принесет с улицы чурбачки. Завернет в лоскутки. Вот и куклы. Рассадит на кровати и поет колыбельные. Пока сама не заснет. Братишка под боком. И мне приятно, тепло, и молоком от них пахнет. Сопят в четыре дырочки. Сладко, сладко!