[Алесио]

Обучаясь на живописном факультете, он уделял много времени занятиям в графической мастерской: изучал гравюру, литографию, знакомился с печатными процессами. Уже тогда в нем укрепилось желание работать в книжкой графике. Значительную роль в определении творческих интересов Чарушина сыграло его общение с работниками детской книги.
Еще, будучи студентом института, он познакомился с писателем В. Бианки, который приглашал студентов, на встречи с литераторами. Здесь собирались детские писатели, педагоги, дошкольные работники. С чтением своих произведений выступали С.Маршак, В.Бианки, Е.Шварц, Б.Житков. Студенты института Ю.Васнецов, В.Курдов, Н.Костров, Е.Чарушин, Л.Юдин и многие другие с интересом посещали эти собрания, слушали новые, еще не опубликованные произведения молодых авторов.
В 1926 году Чарушин окончил ВХУТЕИН. Он принес в детский отдел Ленгосиздата много рисунков и набросков, показал их художественному редактору В.Лебедеву. Эти работы понравились, особенно рисунки животных.
В 1934 году Чарушин начал сотрудничать с Государственным фарфоровым заводом. В художественную лабораторию Ленинградского фарфорового завода им М.В. Ломоносова он пришел в сопровождении Н.Суетина и Н.Лапшина. Он всегда легко сходился с разнообразнейшими людьми, а быстрее и естественнее всего - в конкретном деле, в работе. Его интерес ко всему, связанному с фарфором, не мог не подкупить. Его засыпали советами, он получил нерасписанный фарфоровый сервиз формы «Наркомпрос» С.В.Чехонина, чтобы сделать эскиз росписи. Придумал он интересно: фигуры зверей на белом фарфоре, как на снегу - цветом, и легкие цепочки следов - серебром, но с исполнением оказалось труднее.
Фарфор требует четкого, доведенного почти до механической чистоты приема, а Чарушин «вообще не терпел культа приемов, он заботился о выразительности собственных своих приемов» (как точно заметил И.И.Ризнич, наблюдавший единоборство Чарушина с технологией). Добавим только: приемов, возникавших как бы само собой, непосредственно в процессе работы, стихийно выражавших его ощущение. Он терпеть не мог всякую предвзятость формы.
Примерно через месяц он принес проект росписи сервиза, выполненный гуашью. Он захотел писать по фарфору сам, но, сообразив, что это не так-то просто, унес свой «первый блин» домой, а через три месяца пришел опять и принес новый вариант, рассчитанный на исполнение не кистью, а через трафарет аэрографом. Трафареты он сел резать сам. Обычный трафарет имеет жесткий контур. Чарушину требовался контур пушистый. Для этого он вывернул края трафарета наружу и достиг желаемого эффекта. Кистью он дорисовал своим зверям глаза, носы, рты и когти, а серебром написал следы на снегу. Сервиз «Следы звериные» пошел в производство, а поскольку он шел серийным тиражом, возможно, что еще где-нибудь, в горках коллекционеров или других собраниях, хранятся чашки и блюдца, чайники и сахарницы с чарушинскими волками, песцами и куницами. Сейчас он по праву украшает экспозиции Русского музея и Ленинградского фарфорового завода имени М. Ломоносова. На этом первый этап работы Чарушина на заводе был закончен и на продолжение его он не рискнул.
После окончания Великой Отечественной войны Чарушин возвращается на Ленинградский фарфоровый завод. На этот раз он пришел на завод как скульптор. Все, что он делал на протяжении пяти лет, - все шло в производство, тиражировалось в фарфоре, расписывалось живописцами завода по его, Чарушина, эскизам. Он автор множества статуэток и декоративных групп, некоторые из них тиражируются, до сих пор. Первые скульптурные опыты были настолько удачны, а работа настолько захватила его, что большинство скульптурных произведений созданных в подсобных целях, приобрели самостоятельное значение.
Первая работа, определившая одно из направлений его творчества «Козленок» выполнена в 1945 году. В доме Чарушина оказался новорожденный козленок - едва стоявший на слабых, подламывающихся ножках, выгибавший спину, пытаясь «собрать» свое тельце - такое яркое и живое воплощение любимого мотива произрастания! Чарушин тотчас же сделал скульптурный этюд, и интерес к скульптуре, видимо, был так силен в нем, что он проработал фигуру более тщательно, чем до сих пор, - может быть, и теряя немного в непосредственности острого впечатления, но приобретая в пластической завершенности. Это уже не быстрый этюд, а законченное произведение, но оно сродни тем двум этюдам, и сам Чарушин остается в нем прежним - все тем же, что и в своих графических работах.
В том же году он вылепил и большой барельеф «Волк и семеро козлят» — целую картину, очень близкую к сказочным эстампам, которые он тогда делал, и больше всего к эстампу на ту же тему, который он исполнил в двух вариантах. Предполагалось тиражировать его в расписном фаянсе или фарфоре специально для украшения детских садов (к сожалению, эта идея не была осуществлена, и барельеф так и остался в единственном гипсовом экземпляре у самого художника). Этими двумя произведениями 1945 года, в сущности, определились два направления, в которых ему предстояло работать следующие несколько лет: изображения, близкие к натурным, и изображения сказочные или шутливые, в той или иной мере сюжетные, занимательные.
Его работы имели успех, и известность Чарушина-скульптора стала соперничать с известностью Чарушина-графика. Целые партии его зайчат и зайчих - с морковкой, с дудкой, с цветком, пляшущих, а также других нарядных и веселых персонажей не застаивались на прилавках.
Статуэтки Чарушина были очень симпатичны - недаром они и сейчас, не потеряли своей привлекательности. Вкус не изменяет ему нигде, а уж о юморе и изобретательности и говорить не приходится - и в одиночных, наиболее простых фигурках, вроде его любимых «зайцев» и «зайчих», и в сложных композициях, вроде «Сплетни» - с подробной веселой характеристикой многих действующих лиц, от сплетницы-лягушки до ее взволнованных слушателей помельче -маленького лягушонка, мышки и двух мышат. Любопытно, что родословная этих работ длиннее, чем можно было бы предположить.
Первых зайцев Чарушин пробовал лепить в 1942 году, но бросил, потому что не до того было, а сам он считал, что задумал их под влиянием вятских игрушек, и даже называл одну из них — популярную — «Танька с Ванькой». А идея «Сплетни» возникла давно, в детстве, после чтения какой-то немецкой сказки, где фигурировала противная сплетница, напоминавшая ему лягушку. Тогда же, в 1910 году, он сделал рисунок и вернулся к нему почти через сорок лет.
Некоторые скульптурные работы Чарушина обнаруживают еще более непосредственную связь с его книжными рисунками. Парные фигурки «Заяц с трубой» (1945) и «Пляшущая зайчиха» (1948) почти повторяют рисунок на обложке книги «Шутки». Изобретательно придумана и его группа-чернильница перебранка двух медвежат над пеньком (1949). Сюжет этой скульптурной композиции был перенесен им из его графических работ «Шуток». Так и просится сюда детское стихотворение: «Эй, постой, так не годится! Надо с братцем поделиться!». Пенек в композиции оказывается чернильницей, а ложка, брошенная на него, - ручкой крышки. Чернильница предназначалась для маленьких ребят. Однако это не просто воспроизведение графического образа. Это, скорее, результат работы над образом в различных жанрах.
Даже те скульптурные произведения Чарушина, у которых нет прямых аналогий с какими-либо его рисунками, обнаруживают это единство. Такова группа «Сплетня» (1948). Ее, безусловно, можно отнести к рисункам из книги «Шутки»: по теме, по характеру сюжета, по композиции, по построению образов, наконец, по ласково-иронической авторской интонации. Сопоставление скульптурных и графических работ, не случайно.