[nomados]

Месяц она с ним не разговаривала. Месяц! Жил он теперь в летней кухне. Жучок только не предал. Дочка, и та руки в боки, и давай мораль читать:
- Что же ты папка маму позоришь? Не жалеешь ее совсем!
И так тошно, а еще они, как мимо пустого места ходят. Семья называется!

Простили. Генка тоже старался - и изгородь починил, и у свиней кажный день чистил, а потом трактором весь навоз к зиме вывез. Даже с мужиками выпить отказался.

Жили теперь спокойно. Душа в душу. Год и пролетел. Уже и забывать день рождения этот злополучный стали. Только кличка эта - «Кармен» к Зойке прилипла.

А тут новая напасть - киношники приехали. Фильм снимать про казаков. Многосерийный. По пятьсот рублей массовке платили. Да народ и бесплатно бы пошел. Как же – ар-тис-ты!

Ну и Зойка туда же! Ага - куда без нее? Софи Марсо, блин! Режиссер ее и заприметил. Вроде как роль дал. Должна идти с коромыслом от бугра и казаку воды дать напиться.

Ну и началось представление. Ходит по двору, ведра на коромысле бренчат, и бедрами туда-сюда, туда-сюда вертит. И зрители у нее есть. Ага - Жучок и Васька! Генка лодку посреди двора наладился клеить. Резина прохудилась. А желваки так и гуляют. Но сдерживается. А она проходит мимо, чуть коромыслом не заехала, и говорит, как кусает:
- Молчи, я сказала! Молчи! Я в образ по Станиславскому вживаюсь!
- Еж моё ж! – сплюнул и отвернулся, чтобы не задеть ненароком.

Время уборочной подошло. Генка нет-нет – прыг с комбайна и в село. И подглядывает украдкой - кому она там воду наливает.
А ей все неймётся - удумала съемочную группу в гости пригласить. Мол, как ты не понимаешь – это шанс мой! Главное начать, в струю попасть, а потом от ролей отбоя не будет.

Да делай ты что хочешь! Но боюсь, что режиссеру твому друга твоя роль нужна. Да кто же Генку послушает? Деревенщина! Куда ему до столичных мэтров.

Опять жарила, парила. И его заставила навес строить. Наготовила - и колбасы домашней нажарила, и уток запекла, и плов, и котлеты. Прям, как на свадьбу. Пришли в назначенное время всей гурьбой. Даже осветителей не забыли. Как к себе домой. Ни одной бутылки с собой не принесли! Конфеты, и той дитям не захватили! Жрут, пьют. А Зойке хоть бы хны. Как рыба в воде.
Крыша совсем у бабы поехала. На руку соль сыплет, облизывает. Хлобысь стопку самогонки и долькой лимона закусывает. Видно же, что скривиться хочет. Ан, нет! Лыбится! На Генку никто и внимания не обращает. Как и нет его. Он уже и про Хаматову спрашивал. И что Бондарчук снимает? Ноль. Полный ноль. Колбасе больше внимания, чем хозяину.

Просил же её – давай кума пригласим. Так нет!
- «Здесь люди искусства собираются, нечего ему тут делать».

Сидел мрачный, и одно подливал себе.
- Быкову куртуазности не хватает! – один поет с козлиной бородкой.
Другой - та ещё культура, в шляпе за столом, вторит ему –« Ну сколько можно Астрахану китч снимать?»

Что за люди? Вроде русские, а говорят как иноверцы. Не поймешь, не разберешь!
И одно телефонами балуются. То «четверть» снимают, то себя с бутылью в обнимку, то колбасу. Как будто не видели никогда. А потом быстро так пальцами по экрану – цок, цок, цок. И опять трескают на халяву.
Девки ихние с дочкой старшей убежали с бычком фотографироваться. А он увлекся наблюдать за всеми и не заметил, что Зойка исчезла. И режиссера рядом не наблюдалось.

А тут подсел один, ну совсем не вовремя. Немолодой уже. Прыщавый какой-то и лицо масляное. Руку положил на плечо и говорит, да чуднО так говорит. Слова тянет:
Муж-чи-и-и-на! Вы комбайнер? Да-а-а? А я никогда на комбайне не катался!
Руку его стряхнул – «Катаются на трамвае, а на комбайне зерно убирают».
И выскочил из-за стола.
А за пологом, ити его мать, Зойка с режиссером обнимаются. Во дела! Увидела, разволновалась, и как заверещит:
- Гена! Гена! Ты не так понял! Мы роль репетируем!
А сама платье поправляет!

- Ах, репетируете! – У Генки аж в глазах потемнело от такой наглости - режиссера одной рукой, как пчелу от меда отшвырнул. Замухреныш столичный, на грядку с огурцами, смачно так приземлился. А артистку эту приподнял и задницей прямо в бочку с водой усадил, которая рядом стояла. Да хорошо усадил! Сидит как влитая, – без посторонней помощи ни в жизнь не выберется! Ногами дрыгает и визжит – Гена! Гена! Побойся Бога, что люди подумают!

И люди эти из-за стола повыскакивали, и давай возмущаться:
– Да как Вы смеете?
- С женщиной так!
- Матерью детей своих!
- Известный режиссер!
- Лауреат!

Но он их недолго слушал. Возле сарая заприметил коромысло. Инвентарь Станиславского, прости Господи!
Вот этим коромыслом и гнал! Да так, что, убегая, изгородь сломали! Впереди режиссер, смешно так ноги задирает, затем тусовка его вприпрыжку вместе с осветителями, потом Жучок, облаивает их радостно, и на хозяина оглядывается. Замыкающим Генка, как ятаганом, коромыслом машет.
А в спину крики, Кармен этой кинематографической из бочки, – Гена! Гена!...

*****

- Жучок! На тебе еще колбаски. Один ты меня поддержал! Ничего, ничего! Потерпи! Перебесится! Я с летника в дом как переберусь, - и тебе борща налью!